«Гудлайф», или Идеальное похищение - Кит Скрибнер Страница 19

Нанни перевернулась на спину, и ветер распушил ее волосы. Стона стал плавать вокруг нее, работая ногами вниз-вверх, выбрасывая руки перед головой, потом отводя их в стороны и к бокам. Тело его было послушным и легким.

Колени Нанни. Шрам как полумесяц на самой коленной чашечке. Розовый, как внутренняя плоть Нанни, как будто, заживая, ее тело не закрылось над раной, а открылось, чтобы заполнить рану, будто ее более чувственная внутренняя плоть вдруг расцвела и снаружи. Шрам был похож на плоть ее губ, на плоть ее нижних губ.

Стона сжал руками бедра Нанни и прижался лицом к внутренней стороне ее ног повыше колен. Потерся носом о большую — с пенни величиной — родинку и принялся кончиками пальцев покачивать складки обвисшей кожи. Он все покачивал их и щекотал Нанни, пока не услышал, что она смеется. Она стеснялась, но как еще мог он убедить ее в том, что с каждым днем он любит ее ноги все больше и больше? Ее упругое тело, когда ей было шестнадцать, когда старшеклассники Стона и Нанни только начали встречаться, теперь представлялось ему нереальным, пластмассовым, как тело манекена в большом магазине. Он щекотал ее, пока и сам не рассмеялся, и звучание его смеха, спазм внизу живота, улыбка, растянувшая лицо, были, как он чувствовал, проявлением безрассудной и отчаянной последней радости. Поверх белого купального костюма он осторожно положил свою ладонь между ног Нанни, глядя ей прямо в глаза и прижав пальцы к ее лобку. Он прижимал ладонь, чуть задерживал и слегка отпускал, и ни ему, ни ей слова были не нужны. Стона опустил голову на бедро Нанни и заснул.

Потом Нанни купала Стону, смывая с него все неприятности жизни, как смывают с ветрового стекла дохлых насекомых. Она омывала его лицо струйками воды, выжимая над ним губку. Она выливала полные ведра ему на грудь, на спину, погружая в воду все его охваченное жаром тело… И он снова проснулся, глаза его щипало. Ящик. Он вроде бы мочится. Стона сжал мускулы живота, и горячая волна боли пронзила мочевой пузырь, заколола поясницу, отдалась в его слабых, распухших почках. Одна ноздря была забита слизью. Стона набрал в легкие воздуха и дунул. Потом дунул еще раз. Пузырьки слизи упали на щеку, и он задышал свободнее.

Однако боль в почках стала невыносимой. Он приподнял колени на два-три дюйма, насколько позволяли его путы. Он прижался коленями к натянутой над ним веревке, но облегчения не было. Согнуть колени, хотя бы на минуту… на полминуты… он был бы готов отдать за это свой домашний очаг… Почки жгло как огнем. Безжалостные пальцы боли терзали поясницу. Мочевой пузырь вот-вот лопнет от напряжения. Казалось, в нем уже образуется тонкая, быстро удлиняющаяся трещина.

Стона перестал сдерживаться. Он расслабил мышцы и позволил моче излиться. Он позволил ей свободно вытечь в брюки, и у него в паху возникло ощущение, пробудившее в нем чувство удовлетворенного желания.

* * *

В ту последнюю весну перед окончанием школы Тео ходил по коридорам с таким ощущением, будто едет в патрульной машине отца: казалось, он бесшумно катит на высокоэффективных шинах, его влечет вперед мощный двигатель полицейской машины-перехватчика, но на холостом ходу. В любой момент Тео может резко нажать на педаль и врубить полную. Окна патрульной машины подняты, полицейское радио треском отдается в мозгу, а у мальчишек, мимо которых он проезжает, всегда есть что спрятать, они сгибаются над чем-то, вроде бы бесцельно толкутся у запертых ларьков, но, увидев его, выпрямляются и идут дальше. Он уже слышал о них кое-что: «возможно, есть арт-история», [29]«первое место в лакроссе», [30]«тройная ходка» — и Тео понимал, что все это означает что-то совсем другое.

Они говорили о колледже, как о деле решенном. Они шагали по коридорам, демонстрируя университетские майки «Рутгерс», «Фэрли Дикинсон», «Провиденс-Колледж». «Ты уже решил?» «Ты уже поступила?» Ребята говорили о девчонках, которых встретят в университете, а девчонки — о ребятах. Но Тео к этому времени сделал несколько собственных открытий: о том, как хорошо иметь «Плимут-бельведер-392» и кое-какие деньги в кармане. О том, как это здорово — трахаться. О девчонках-хиппи.

Но на самом деле ему всегда нужна была только Коллин. Дверь его машины всегда была для нее открыта, Коллин не только этого заслуживала, она имела право на это рассчитывать. Она была именно такой девушкой: из хорошей семьи, с красивой прической, со вкусом одета. Не такая девица, с которой уезжаешь подальше, так, чтобы оставить позади пару городков, а дверь машины ей открываешь у какой-нибудь обочины, чтоб никто тебя с ней не увидел. Коллин такая, какую будешь горд домой к родителям привести. Он так и делал, и не один раз. «Неужели мне слышится звон свадебных колоколов?» — спросила мать Тео после ужина, когда Коллин в последний раз ела у них в доме.

Тео выдернул хрустящую банкноту в двадцать долларов из бумажника и протянул в окошечко кассы: «Два, пожалуйста». Увидел, что Коллин заметила двадцатку. Она всегда замечала. Он положил сдачу в бумажник, вытащил пятерку и снова положил обратно так, чтобы головы президентов оказались в одном ряду, и не спешил спрятать бумажник, держал в руке, тяжелый, набитый, из гладкой плотной кожи — солидная упаковка для внушительной пачки денег. Они с Коллин встали в очередь на вход в кинозал. Тео опустил бумажник в задний карман джинсов и прижал края билетов к губам, попытавшись сквозь них свистнуть; раздалось шипение и писк…

Коллин устремила на него неодобрительный взгляд. Тео застыл. Он скрестил руки на груди и подумал о том, как много есть всякого такого, что он хотел бы перестать делать, например, носить белые носки, засовывать руки за пояс брюк и смазывать волосы «виталисом».

А иногда он делал что-то, вовсе не замечая этого. Он наблюдал, как Коллин смотрит на других парней в фойе кинотеатра. Оглядывает их с ног до головы. Большинство ребят были в спортивных рубашках, как у Тео, в штанах цвета хаки или в синих джинсах, таких же, как у него, но их обувь… Одни были в мягких замшевых мокасинах, другие — в кроссовках. А Тео надел грубые тяжелые ботинки на шнурках. Его отец носил такие же. Он заказывал их по каталогу Отдела полицейского снабжения. Ботинок форменный, класс А, стиль номер 42. Полицейские ботинки.

Когда он смотрел на Коллин, он твердо знал, чего ему хочется. Ему хотелось уплыть с ней на яхте вверх по реке, в маленькую бухточку у устья ручья, рядом с уединенным пляжем: они поставят яхту на якорь там, где воды по колено, и пошлепают босиком на берег. Он выроет в песке углубление для попки Коллин, построит горку из песка под ее коленями и наклонный клин для ее спины, плеч и головы. Она приляжет на песок в своем бикини и станет читать французский журнал с фотографиями о жизни европейцев из высшего общества, отдыхающих в собственных шато. Сидя рядом с ней, поглядывая, как натянута золотистая от солнца кожа на ее сильно увеличившемся от беременности животе, Тео станет показывать их первому ребенку, девочке, как ее крохотными кулачками можно построить крохотные песочные замки. Их маленькая дочка в конце концов вырастет и станет похожа на свою маму. Второй малыш не заставит себя долго ждать, а потом явится третий и, напоследок, четвертый. Две девочки и два мальчика. Тео будет преданно заботиться о них.