Сквозь огонь - Евгения Овчинникова Страница 2

Она приходила в мои сны всегда грустная, с болезненным видом, с синяками и ссадинами, с неровно остриженными под корень волосами, такая, какой я увидела ее тогда на асфальте. То вдруг мы вместе оказывались в горящей тайге, на просеке – и опять она уходила, а я догоняла. Вокруг полыхали деревья, искры летели мне в лицо и на голые руки, передо мной падали горящие кедры, я перелетала через них, а она уже исчезала за холмом. И, поднявшись следом, я понимала, что это не холм, а край крыши, и становилось ясно, что увижу, если посмотрю вниз. Серый двор. Обшарпанную детскую площадку. Палисадник без ограды. И ее тело на асфальте: лежит на животе, руки раскинуты, одна нога подогнута, роскошные волосы неровно острижены. Кошмарный сон переносил меня прямо к ней, я вставала на колени, касалась ее лица и в тот же миг просыпалась.

– Это из-за жары, – говорил Сергей.

Он покупал мне валерьянку, настойку пиона, пустырник, корвалол. В бокал с водой падали пахучие капли, расплываясь темными облачками.

Но Сергей ошибался, дело было не только в жаре. Чему-то предстояло случиться, поэтому она так настойчиво врывалась в мои сны. Все было как тем летом, и я ждала, чем закончится нынешнее пекло.

– Поехали на дачу, – как-то сказал Сережа. – Там прохладнее.

Огромный дачный дом был уже достроен, но еще стоял без мебели. Мы провели электричество, холодную воду и даже стационарный телефон. Дома мы отключили его лет десять назад. Красный дисковый телефон усатый бригадир привез из своих закромов проверить линию, да так и оставил нам. Номер на куске газеты был приклеен скотчем под диском. В трубке слышалось низкое гудение, словно стонали все провода мира.

Утром Сережа уезжал в офис, возвращался поздно вечером.

Я надеялась, что переезд излечит меня от кошмаров. Но она стала приходить в каждый мой сон и изредка – в реальность. Иногда, краем глаза, я замечала мелькнувшие огненно-красные волосы. Мне казалось, что она смотрит на меня ночами из незашторенных окон, прикладывает ладонь к стеклу и шепчет мое имя. Она не пугала меня, и я ждала, что она скажет, зачем приходит, до того, как психиатр назначит очередные антидепрессанты. Флувоксамин, амитриптилин, сертралин. Ламотриджин – чтобы не скакало настроение.

«Аномально высокая температура третью неделю держится в Ленинградской области», – сообщали заголовки газет, которые я покупала в сельском магазине.

* * *

В тот день Сережа уехал в семь утра. Я не могла уснуть и ходила по дому, ежесекундно решая то вернуться в город прямо сейчас, то поехать на дачу к свекру, то надеть купальник, пойти на речку и смешаться с людьми на деревенском пляже, куда набились и местные, и дачники.

Тренькнул телефон, я подошла и взяла трубку, там раздались хрипы, а затем – короткие гудки. Я подтащила матрас к телефону и легла, ожидая второго звонка, и снова позвонили. И опять – хрипы и короткие гудки.

Кто-то прорывался ко мне издалека, хотел услышать мой голос. Я решила никуда не идти и ждать, когда мне дозвонятся. Почему-то это казалось важным. Я сходила в душ, выпила воды, но телефон молчал.

Сережа написал, что сегодня обещают сорок градусов жары и мне стоит сходить на речку или пригласить банду подопечных из зала.

Банда в составе пяти человек – три мальчика и две девочки – явились через два часа после моего сообщения. Они маялись от безделья без школы и занятий в зале. Между мной и руководством клуба установилась негласная договоренность: я тренирую бесплатно, а они закрывают глаза на наши чересчур близкие для тренера и подопечных отношения. Они приходили ко мне домой, смотрели фильмы, я отдавала им ненужные вещи. Иногда после тренировки вела всех в «Макдак». Не смотрела в глаза и отводила взгляд от нестриженых ногтей, показавшегося из-под одежды заношенного белья и дырок на носках. Они смотрели на меня внимательно, ожидая похвалы.

Разумеется, я и не думала работать после их ухода. Хотелось лечь на матрас, расплавиться вместе с ним и утечь в землю. Но по крыше застучали камни, и я бросилась к выходу. В распахнутую настежь дверь влетел темный комок, ударился об пол и, оставляя кровавую дорожку, прокатился и остановился у моих ног. Воробей. Когда он замер в изломанной позе, удары по крыше прекратились.

Я присела и потрогала воробья – мертвый. Теплый, но мертвый. К горлу подкатила истерика. Поняв, что именно стучало по крыше, я вылила четверть пузырька пустырника в стакан, разбавила водой и выпила. Походила туда-сюда, пока желание разрыдаться не сменилось вялым отупением.

Пол на веранде был усыпан мертвыми птицами. Воробьи, трясогузки, жаворонки, мухоловки, вьюрки. Я закрыла глаза. Ласточки. Трава на участке вздрагивала – кто-то еще боролся за жизнь. Вокруг дома по периметру – кровь и холмики перьев. Убрать, скорее убрать. Нельзя оставлять на жаре.

– Опять, зачем они опять, – бормотала я себе под нос.

Я нашла черные пластиковые мешки для мусора, дырявые строительные перчатки и стала трясущимися руками собирать птиц в пакеты. Первый быстро наполнился, пришлось взять второй, потом еще. Собирала, пока не онемели руки. Ладони вспотели в перчатках, и я, плюнув на гигиену и безопасность, сняла и швырнула их в пакет к птицам. Солнце еще палило, хотя почти скатилось за горизонт.

Мимо шли соседи, возвращавшиеся с речки. Семья – бабушка, дедушка, двое дочерей с мужьями, четверо внуков.

– Здравствуйте, Алекс… – начала бабушка и осеклась.

Я повернулась к ним и не сразу поняла, почему они ошарашенно замерли, а потом матери схватили за руки детей и потащили прочь. Я хотела сказать, что это все птицы, подняла руку и сама в ужасе уставилась на нее – по локоть в крови. В крови были и ноги, и шорты, и футболка. Пока я рассматривала себя, соседи скрылись за своей калиткой.

Я бросила птиц и пакеты, вернулась в дом и залезла в душ. С трудом отмыла кровь и запах. Выглянула в кухонное окно – соседи на своем участке бурно обсуждали что-то, оглядываясь на наш дом. Ну вот. Стану теперь «сумасшедшей-теткой-руки-в-крови».

Телефон пару раз звякнул, но я швырнула в него полотенцем, трубка соскочила, и он замолчал. Отправила эсэмэс Сергею, чтобы срочно возвращался. Тряпок для уборки не было, поэтому я замерла на веранде, глядя, как высыхает кровь на полу.

Телефон краснел из-под полотенца. Я положила трубку на место, и он тут же зазвонил. Я схватила трубку. Шипение, стон.

– Перезвоните, вас не слышно, – сказала я.

Может, тот, кто пытается дозвониться, услышит меня и поймет, что я здесь, что я жду звонка.

Гул в трубке сложился в слова:

– Саша, Сашенька, это ты?

Я схватилась за стену, качнулась вперед-назад. В голове вспыхивали и гасли картинки огня, дыма и развевающихся на ветру красных волос.

– Да… – прошептала я.

На том конце провода старая женщина всхлипнула, и этот звук мгновенно обрушил на меня запах вареной картошки, картинки бедной квартиры с полированной стенкой, вечно включенным телевизором, пестрым ковром на полу. Я увидела, как там, за восемь тысяч километров, она плачет, прислонившись спиной к стене.