Чуть свет, с собакою вдвоем - Кейт Аткинсон Страница 2

Купила в «Итаме» твидовое пальто до пят и новый зонтик. Готова ко всему. Дальше можно и не готовиться. Спустя два года очутилась в полиции. К такому не подготовишься. «Прощай, детка».

Трейси боялась, что никогда не уйдет из дома. Вечера проводила с матерью перед телевизором, а отец между тем напивался — культурно — в местном клубе консерваторов. Трейси и мать ее Дороти смотрели «Шоу Дика Эмери» [11], или «Стептоу и сын» [12], или как Майк Ярвуд [13]пародирует Стептоу и его сына. Или Эдварда Хита [14]— у него плечи ходили вверх-вниз. Загрустил, наверное, Майк Ярвуд, когда премьером стала Маргарет Тэтчер. Все загрустили. И вообще, что хорошего в пародистах?

Живот урчал, как тепловоз. Трейси неделю жила на творожно-грейпфрутовой диете. Любопытно, может ли толстячка подохнуть от голода?

— Господи Исусе, — прохрипел Аркрайт, когда они наконец добежали до пятнадцатого этажа. Стоит, согнулся пополам, руками в колени уперся. — Я раньше крыльевым форвардом был, представляешь?

— Ага, а теперь ты просто пожилой боров, — сказала Трейси. — Какая квартира?

— Двадцать пятая. По коридору до конца.

Соседи позвонили, анонимно пожаловались на дурной запах («кошмарную вонь») из квартиры.

— Небось крысы дохлые, — сказал Аркрайт. — Или кошка. Помнишь собак в Чепелтауне? А, нет, девонька, это еще до тебя.

— Слыхала. Мужик уехал, еды им не оставил. Они потом сожрали друг друга.

— Они не жрали друг друга, — сказал Аркрайт. — Одна сожрала другую.

— Ну ты педант.

— Чего? Нахалка ты растакая!.. Опля, пришли. Ебать-колотить, Трейс, вот это вонища. Досюда добивает.

Трейси Уотерхаус пальцем вдавила кнопку звонка и подержала. Скосила глаза на уродливые черные форменные ботинки на шнуровке, пошевелила пальцами в уродливых черных форменных колготках. Большой палец уже вылез в дырку, и дорожка взбиралась к мощному колену. С такими ногами только в футбол играть.

— Наверняка старик какой-нибудь, которую неделю там лежит, — сказала она. — Ненавижу их, сил нет.

— Я ненавижу этих, которые под поезда прыгают.

— Деток мертвых.

— Да уж. Хуже нету, — согласился Аркрайт.

Мертвые дети — неуязвимый козырь, всегда выигрывает.

Трейси сняла палец со звонка и покрутила дверную ручку. Заперто.

— Господи, Аркрайт, там жужжит. Уж явно никто не встанет и не выйдет вон.

Аркрайт заколотил в дверь:

— Эй, полиция, кто-нибудь дома? Бля, Трейси, ты слышишь?

— Мухи?

Кен Аркрайт нагнулся и заглянул в щель почтового ящика:

— Ах ты ж!..

Он так шарахнулся от двери, что Трейси подумала — ему в глаза чем-то прыснули. С сержантом такое приключилось пару недель назад: попался псих с брызгалкой, отбеливателем пшикнул. Всем расхотелось через почтовые ящики заглядывать. Но Аркрайт тотчас опустился на корточки, снова толкнул крышку ящика и заговорил ласково, будто с дерганой собакой:

— Все в порядке, все хорошо, теперь все хорошо. А мама дома? А папа? Мы тебе поможем. Все хорошо. — Он встал и приготовился плечом вышибить дверь. Потоптался, выдохнул через рот и сказал Трейси: — Приготовься, девонька, сейчас будет грязно.

Полгода назад

Пригород Мюнхена, холодно, скоро вечер. Крупные снежные хлопья белым конфетти лениво опускаются на землю, оседают на капоте безликой немецкой машины.

— Красивый дом, — сказал Стив. Наглый типчик, слишком много болтает. Вряд ли его по правде зовут Стивом. — Большой, — прибавил он.

— Да, красивый большой дом, — согласился он, — в основном чтобы Стив закрыл рот.

Красивый, большой и, увы, окружен другими красивыми большими домами, стоит на улице, где соседи бдят, а по стенам блестящие карбункулы охранных сигнализаций. У пары-тройки самых красивых, самых больших домов — автоматические ворота, а на оградах видеокамеры.

Первый раз — рекогносцировка, второй раз — обращаешь внимание на детали, третий — делаешь дело. Сейчас третий.

— Конечно, чуток слишком германский на мой вкус, — сказал Стив. Как будто полный каталог европейской недвижимости листает.

— Может, отчасти тут дело в том, что мы в Германии, — сказал он.

— Я ничего против немцев не имею, — сказал Стив. — В Deuxième [15]была парочка. Приятные ребята. Хорошее пиво, — прибавил он, поразмыслив. — И сосиски ничего.

Стив говорил, что служил в британских ВДВ, демобилизовался, понял, что жить на гражданке не в силах, и вступил во Французский иностранный легион. Думаешь, что крутой, а потом узнаёшь, что такое крутой на самом деле.

Ну да. Сколько раз он это слышал? В свое время сталкивался с ребятами из легиона — бывшие военные, сбежали от смертоубийственной гражданской жизни, дезертировали от разводов и исков об отцовстве, слиняли от скуки. Все убегали от чего-нибудь, и все не то чтобы изгои, которыми себя мнили. Уж Стив-то явно. Прежде они вместе не работали. Он, конечно, чуток дурачок наивный, но ничего, внимательный. Не курит в машине, всякую лабуду по радио не слушает.

Тут есть дома — точно пряничные домики, вплоть до снежной глазури по кромкам канав и крыш. Он видел пряничный домик на рынке Christkindl [16], где накануне они провели весь вечер — бродили по Мариенплац, пили Glühwein [17]из рождественских кружек, как ни посмотри — обыкновенные туристы. За кружки пришлось оставить залог, и на этом основании свою он унес к себе в номер в «Платцле». Дома подарит Марли, хотя дочь, пожалуй, будет воротить нос, а то и хуже — равнодушно поблагодарит и больше на кружку не взглянет.

— Это ты в Дубае работал? — спросил Стив.