Мастерская смерти - Брижит Обер Страница 2

Шиб коротко поклонился. Графиня налила себе воды из автомата и пила ее маленькими глоточками.

— Как у него дела? — спросила она.

Тот еще вопрос, если учесть, что речь о покойнике! Но Шиб ответил спокойно и дружелюбно:

— Учитывая сложившиеся обстоятельства, мадам...

— Вы скоро закончите?

— Через двое суток он будет готов. Графиня вздохнула. Шиб протянул ей бумажную салфетку, и она тут же промокнула глаза.

— Мой бедный дорогой Антуан!

Грязный старый мудак поперся на красный свет в своем «бентли» и сбил девочку, переходившую дорогу, перед тем как врезаться в телеграфный столб!

— Я устрою его в голубой гостиной, — сказала графиня, всхлипывая, — а Леди Шупетт положу ему в ноги.

Леди Шупетт была сучкой бульдога — такой же злющей, как ее хозяин. Шиб сделал из нее чучело прошлой осенью.

— Но как же... ваши посетители... — осторожно поинтересовался он, украдкой бросив взгляд на часы.

— Наши предки покоятся в катакомбах монастыря капуцинов в Палермо, — надменно ответила графиня. — В семье не принято скрывать от мира останки дорогих усопших.

Насколько Шиб знал, единственное, что действительно было принято в семье графини, это высококлассное блядство— благодаря которому она и женила на себе графа Ди Фацио, богатейшего сицилийского судовладельца лет на двадцать старше нее. Но Шиб оценил, что графиня «подхватила» вековые обычаи семьи покойного супруга. В конце концов, саркофаг Антуана Ди Фацио не сможет еще сильнее изуродовать голубую гостиную, набитую викторианскими безделушками и фарфоровыми куклами.

— Меня не будет дней десять, — снова заговорила графиня. — Я еду на свадьбу племянника в Нью-Йорк. Заберу Антуана, когда вернусь.

— Конечно, мадам.

Она вынула из сумочки от Шанель сложенную бумажку, положила на низкий столик из толстого пластика, простилась и вышла — воплощенное достоинство — в прохладу наступающих сумерек.

Шиб развернул чек. Все как они договорились. Кругленькая сумма. Его услуги стоили ой как недешево. Практически, никто в их деле не владел одновременно новейшими методиками и древнейшими техниками с соблюдением всех ритуалов.

Шиб налил себе воды, выпил полстакана, остальное вылил на бритую голову — у него не оставалось времени на душ. Он застегнул воротник рубашки, затянул узел черного вязаного галстука, надел пиджак из черной альпаки, подходивший к брюкам, и черную фетровую шляпенку. Уже выходя, он заметил, что забыл снять хирургические полиэтиленовые бахилы, надетые поверх черных мокасин. Он бросил их в корзину, стоявшую у письменного стола, — дерево и сталь! — в котором хранил деловые бумаги, и прошел в свою таксидермическую лабораторию в передней части дома.

Это была комната с выцветшими стенами, забитая чучелами лисиц, ласок, оленей и кабанов. На стенах висело несколько огромных тунцов и меч-рыб. Почетное место занимала небольшая акула, пойманная экипажем яхты «Правь, Британия», стоявшей на приколе в соседнем порту.

Снаружи поблескивало море, отражая последние лучи заходящего солнца. Дом Шиба, бывший одновременно и его мастерской, Уабет— «Чистым Местом», как называли древние египтяне свои сооружения для погребальных обрядов, — находился в уединенном квартале недалеко от выезда из города и фасадом выходил на пляж. Шиб сел в свою ядовитозеленую «Флориду» с откидным верхом 1964 года выпуска и включил зажигание.

Южный бульвар кишел народом, и Шиб минут десять мотался туда-сюда, прежде чем втиснулся прямо под вывеску «Берегись спецстоянки!». Оттуда он быстро добрался до «Навигатора», любимого ресторанчика Грега — шикарного местечка с расторопными официантами и удручающе безвкусным интерьером в желтых и розово-оранжевых тонах.

Грег стоял у своего джипа— цвета «красный металлик»: загорелое мускулистое тело упаковано в ярко-голубой прорезиненный комбинезон, выгоревшие на солнце длинные волосы стянуты в хвост. Грег сворачивал покрытый светящейся в темноте краской парус для виндсерфинга, а за ним невозмутимо наблюдали две девицы в босоножках на пятнадцатисантиметровой платформе и ностальгически откровенных бюстье а lа 70-е.

Шиб разглядывал их, идя к машине приятеля: старшей около тридцати, рыжие всклокоченные волосы, колечки в носу и бровях, вторая— помоложе, толстушка с высокой грудью и крашеными платиновыми волосами, стоявшими дыбом благодаря многочисленным пластмассовым заколкам. Грег, наверное, подцепил их на пляже, думал Шиб, подходя, и вежливо поздоровался.

— Ну наконец-то! — воскликнул Грег. Он выпрямился и начал стягивать комбинезон, выставляя напоказ накачанные мускулы. — Девочки, знакомьтесь, это Шиб.

— Шип? — пискнула, со смехом, старшая. — Как «шипучка»?

— Шиб, малышка! — поправил ее Грег, натягивая джинсы. — Его кликуха— от другого слова, уж ты мне поверь! [2]

Девица снова фыркнула, и Шиб почувствовал, что покраснел аж до затылка. Грег влез в стоптанные тимберлендовские сандалии, натянул горчичного цвета свитер «Мальборо», пригладил волосы и воскликнул:

— Вперед, висельники! — и, подхватив под руки обеих девиц, устремился ко входу в ресторан.

— Черт, ты что, решил испортить нам всю малину, вырядившись гробовщиком? — бросил он, обернувшись к Шибу. — Почему никогда не надеваешь мой подарок— свитер от Лакост?

Розовый? Бррр! Тайной страстью Шиба были пятидесятые годы, эпоха черного джаза. Он был Лестером Янгом [3], он спал с Билли Холидей [4], он выдавал магические соло в прокуренных кабачках и всегда одевался в белое и черное, специально для фотографов. Розовый трикотаж— не для Лестера Янга!

Грег заказал лучший столик— в углу возле окна, с видом на море поверх крыш автомобилей, припаркованных вдоль тротуара, на пальмовую рощицу, кусочек Старого Порта и серую громаду Дворца конгрессов.

Высокую девушку звали Софи, толстушку— Пэм. Пэм! Шиб молча пил свой томатный сок, пока Грег распинался о девицах. Он нарочно заказал томатный сок, зная, как это раздражает Грега: тот допивал вторую порцию пастиса, подначивая девиц «повторить» в ожидании даров моря. Он как будто забыл, что время, когда, чтобы овладеть женщиной, ее необходимо было напоить, ушло. Кончилась эпоха, когда трое загулявших чернокожих моряков изнасиловали Иду Морено в каком-то закоулке— двадцатилетнюю Иду Морено, которая согласилась выпить с ними после работы (она была билетершей в кинотеатре). Девятью месяцами позже последовало рождение Леонара Морено— отцы неизвестны. Имя он получил в честь Леонара Бернстайна [5]— Ида была меломанкой и играла на скрипке в местном оркестре. Прозвище «Шиб» появилось позже, когда он начал заниматься бальзамированием трупов.