Вся жизнь перед глазами - Лора Касишке Страница 2

Ни директора. Ни венецианских жалюзи, отбрасывающих полосатую тень на его лицо.

Ни учеников, подпирающих кирпичные стены и наблюдающих за происходящими вокруг событиями.

Ни урчащих автоматов в столовой, ни пожилой женщины, которая стоит за холодным стеклом в кафе, разрезая желатиновые пластины на изумрудные квадратики и раскладывая их на маленькие белые тарелки.

Никого, кроме них. Ни дворника, ни секретарши, ни души, ни Бога.

Никто не услышит того, что она скажет, произнесет она это вслух или нет. Она могла бы просто закрыть глаза и никогда больше не говорить ни слова. Или втянуть в себя весь воздух из комнаты — каждую пылинку, каждый атом — и спрятать его там, внутри…

Она уже была готова к этому, резко вдохнула, и серебряные браслеты на руке издали резкий, жутковатый в тишине звук.

Рука подруги соскользнула с ее запястья, дрожащего и потного… Эти серебряные браслеты она прошлым летом купила в бутике и сегодня утром, то есть миллион лет назад, надела на свою тонкую и слабую руку.

Теперь, когда браслеты никто не придерживал, они непрерывно позвякивали, как дешевые колокольчики на дверях магазинов. Или маленькие колокольчики на ошейнике кошки. Или медные колокольчики у стойки администратора. Позвоните в колокольчик, если нужна помощь. Они словно колокола Армии спасения… Запах бензина в бакалейной лавке, пригоршня медяков, брошенная в корзинку нищего, ее собственное дыхание на морозном воздухе.

А помимо отдаленного звука всех колокольчиков, которые она когда-либо слышала и любила слушать, девушка вдруг ощутила биение собственного сердца, тяжело колотящегося внутри, с силой толкающего кровь через все тело. Она любила слышать свое сердце.

Любила свое тело, всегда любила, даже если никогда раньше об этом не думала…

Она любила жизнь так сильно, что могла бы остаться здесь навсегда, на все оставшиеся времена, в этой ванной комнате, испуганная, но возмутительно живая… с серебряными браслетами на руке и татуировкой в виде розы на бедре — немного роковой красоты, вколотой прямо в кожу, — с золотыми волосами и румянцем на щеках от внезапно прилившей к лицу крови. У нее слегка кривоватые зубы, но это ее только украшает. Просто она улыбается с закрытым ртом, что делает ее чуть загадочной. Если бы только можно было, она бы всю оставшуюся жизнь улыбалась так радостно и загадочно.

Если бы только она могла.

Но Майкл Патрик поднес пистолет к ее уху, коснулся им виска. Ужасная синеватая чернота оружия словно что-то интимно шептала ей…

Надо было что-то ответить.

— Не убивай меня.

А когда он спросил:

— Тогда кого же убить? — она услышала свой ответ:

— Убей ее. Ее, а не меня.

Это был прекрасный день прекрасной совершенной жизни.

Опять вернулся июнь, а с ним вместе пришли прелесть и свежесть начала лета. Исчезло все непостоянство весны, сгладились все острые углы, и их место заняли ясность и определенность. Листва на деревьях приобрела насыщенную зелень бутылочного стекла, а небо над ними поднялось, и его высокий безоблачный свод затвердел яркой голубизной.

Диана Макфи открыла глаза и, возможно, в первый раз за долгое время увидела небо. Какая радость — простое земное наслаждение жить! В середине июня сорокалетняя женщина уставилась в очень голубое небо, свежее и чистое, аккуратно, как острым ножом, разрезанное пополам следом от сверхзвукового самолета. Пустота, от которой захватывало дух, была похожа на чисто вымытую кухню или ясное, не замутненное мыслями сознание.

Она поняла вдруг, что, пока бездельничала в машине, поджидая дочку возле школы, как-то незаметно провалилась в сон и сейчас начала приходить в себя от истерического звонка внутри здания на холме, где только что закончился учебный день.

Диана словно наяву видела, как девочки суетливо хватают пиджачки, подтягивают гольфы, выстраиваются у оранжевых двойных дверей, которые сейчас, через миг, распахнутся, как банка с конфетти. Зеленый холм расцветится хаосом ветровок и хвостиков и огласится птичьим щебетанием маленьких девочек.

Но она все еще просыпалась, возвращалась в реальность из радужных грез… Мамаша-наседка, что выползает, словно из зеркала, из своего забытья, пытаясь собрать воедино тело и сознание в обычном житейском пространстве: атом за атомом, клетку за клеткой.

Она потерла глаза и вздохнула.

Лето.

Она любила лето, особенно то, как оно все подсушивает и приглаживает. Весь март, апрель и май Диана ждала, когда закончится яростная борьба — исчезнет смрад гниения и разложения и ему на смену придет аромат пробивающейся травы, похожий на запах влажных волос после мытья. Для воскрешения требуется так много влаги! Все эти грязные лужи с дождевыми червями. Рождение и кровь, их вульгарная неприкрытая сексуальность. Девочки-подростки, порозовевшие от весеннего солнца, выглядят так, как будто их тоже только что вытащили из грязи.

В мае Диане приходилось сдерживаться, глядя на девчонок, с готовностью скинувших с себя одежки после затяжной зимы: коротенькие юбки, открытые топы… Да они почти голые, эти подростки, что ждут автобуса на остановке или переходят улицу. Бледная кожа рук и ног вызывающе нага, словно с тела содрали верхний слой и выставили наружу обнаженную плоть.

На Среднем Западе зима длится слишком долго. Пять долгих месяцев девочки погребены под снегом.

К середине июня к ним наконец возвращается человеческая кожа.

Диане нравился июнь.

Она опять вспомнила, как сильно она его любит, когда, опустив окно в машине, вдохнула прозрачный свежий воздух, ощущая довольство и понимая, как она соскучилась по всему этому.

Лето и жизнь… Она любила их всей душой и всем сердцем, что трепетало в груди, словно сделанное из бумаги. Во рту стоял сладкий вкус. Что она ела последним? Мятную конфету? Сахарный кубик? Что бы это ни было, оно было белым и сладким, и она жаждала добавки.

Диана любила ощущение солнца на лице, запах теплой ванили в машине. Ей нравилось находиться в своем сорокалетнем теле… Быть женой, матерью… со всеми распродажами и загородными прогулками; бактерицидными пластырями и коротенькими свитерами, пахнущими после стирки дождем, с мукой, смешанной со сливочным маслом, и коричневым сахаром с шоколадными чипсами.

Теперь, когда она подумала об этом, Диана поняла, что любит все, что составляет ее повседневную жизнь. Свой тяжелый серебристый мини-вэн, мчащийся вперед, словно пуля, когда она несется в магазин, в библиотеку, начальную школу, на работу.

Она любила свой сверкающий белый дом, расположенный на самой прелестной и тенистой улице — Мейден-лейн! — один из самых живописных в городе коттеджей.

У нее хорошенькая и милая дочка.