Солги со мной - Сабин Дюран Страница 2

Шагнул ближе. На стакане «Старбакс» черным фломастером было написано «Джози».

– Джози, верно?

– Нет, – отозвалась она равнодушно. – Просто назвалась так для бариста. Всегда называюсь по-разному. Вам помочь? Ищите что-то конкретное?

Окинула взглядом мокрое сукно пиджака, вельветовые брюки, хлюпающие водой броги и их обладателя, жалкого мужчину не первой молодости. На прилавке завибрировал телефон. Она его не взяла, но косо взглянула и подвинула локтем, чтобы видеть поверх стакана. На меня – ноль внимания.

Уязвленный, я тихо ретировался в глубину магазина и сел на корточки, притворяясь, что просматриваю нижнюю полку (любые две книги за пять фунтов). Пожалуй, она чересчур молода, только что из школы, – не мой контингент. И все равно – нахалка!

Здесь внизу пахло сырой бумагой, по́том и прикосновениями других людей. Снова повеяло равнодушием. Пока я листал желтеющие томики в мягкой обложке, в голове само собой всплыло последнее письмо издателя: «Слишком экспериментально… Неформат… Почему не написать роман, где есть хоть какое-то действие?» Я встал. Шли бы вы куда подальше! Сейчас как можно достойнее покину эту лавку и зарулю в Лондонскую библиотеку или – быстрый взгляд на часы – в «Граучо». Скоро три. Кто-нибудь в клубе да и угостит выпивкой.

С тех пор я не раз силился вспомнить, зазвенела ли дверь, с колокольчиками она там или нет… Когда я вошел, магазин казался пустым, но среди полок легко спрятаться, вот как я, и наблюдать исподтишка. Он притаился внутри? Пахло ли ароматом «Вест индиан лаймс»? Почему-то мне это важно. А может, нет, и сознание просто ищет логическое объяснение чистой случайности.

– Пол! Пол Моррис!

Из-за стеллажа торчала голова. Я быстро провел «инвентаризацию»: близко посаженные глаза, залысины, придававшие лицу нелепую форму сердечка, невыдающийся подбородок. Вспомнил я его благодаря широкой щели между передними зубами. Энтони Хопкинс, из Кембриджа, с моего потока. Историк, если не ошибаюсь. Пересекались несколько лет назад на отдыхе в Греции. Смутное ощущение, что я предстал тогда не в лучшем свете.

– Энтони? Энтони Хопкинс?

Он раздраженно нахмурился.

– Эндрю…

– Да, конечно, Эндрю! Эндрю Хопкинс. Извини! – Я похлопал себя по лбу. – Сколько лет, сколько зим!

Я отчаянно копался в памяти. Мы с Саффрон, тусовщицей, с которой я тогда спал, и ее друзьями поехали на экскурсию вокруг острова. Когда сошли на берег, я их потерял. Вроде бы пили. Эндрю одолжил мне денег?.. Сейчас он стоял передо мной в костюме в тонкую полоску и протягивал мне руку. Я ее пожал и добавил:

– Да, давненько не виделись…

– Последний раз – на Пиросе, – хохотнул он.

Через руку у него был переброшен мокрый плащ. Продавщица, прислушавшись, поглядывала в нашу сторону.

– Как ты? Все еще сочинительствуешь? Видел твою колонку в «Ивнинг стандард». Книжное обозрение? Нам тогда понравилась твоя книжка. Сестра была в восторге, что ее напечатали.

– О, спасибо! – Я кивнул.

Ну конечно, его сестра! Немного общались в Кембридже.

– «Примечания к жизни»… – Я говорил громко – пусть маленькая шалава на кассе поймет, что упустила. – Да, многие хвалили. Видимо, задело за живое. В «Нью-Йорк таймс», кстати, написали…

– Состряпал увлекательное продолжение? – перебил он.

Девчонка наклонилась, чтобы включить тепловую пушку. Я сделал шаг в сторону и, к своему удовольствию, успел разглядеть мягкую выпуклость груди в розовом лифчике.

– Вроде того.

Я не собирался распространяться о сиквеле, который произвел эффект мокрой петарды, и вялых продажах следующих двух книг.

– Работник творческого цеха! Всегда что-то занимательное в жизни. Не то что у нас, бедных юридических крыс!

Продавщица вернулась на свой табурет. Шелковистый топ под струей воздуха сборился в рюши. А Хопкинс все молол языком: работает в «Линклейтерз», по гражданским делам, дослужился до полноправного партнера.

– Пашешь еще больше. Ни выходных, ни проходных, на телефоне круглые сутки!

Он пожал плечами, словно крыльями взмахнул, маскируя самодовольство мнимой покорностью судьбе. Что поделать? Дети в частной школе, бла-бла-бла, две машины, ипотека, которая его «в могилу сведет». Несколько раз я вставлял: «Надо же!.. Ага… Ясно». Он не унимался, показывая, какой он крутой. Хвалился женой, делая вид, что жалуется. Мол, Тина бросила Сити – «вымоталась бедняжка!» – и открыла в Далвич-Виллидж – «ты упадешь!» – небольшой магазин пряжи. Да еще и преуспела! «Кто бы подумал, что на шерсти можно заработать?» Эндрю издал смешок.

– Не я во всяком случае! – ответил я храбро, потому что начал уставать от этого разговора.

Он рассеянно взял с полки книгу. «Хичкок» Франсуа Трюффо.

– Сейчас женат? – спросил, постукивая ею по ладони.

Я покачал головой. «Сейчас»? Снова всплыла в памяти его младшая сестра. Тоже щель между зубами, короткая стрижка. Спросить бы, как она, только запамятовал имя. Лотти? Летти? Прилиппи, это точно! Интересно, мы переспали?..

Неожиданно мне стало жарко и неуютно. Остро захотелось на улицу.

Я не расслышал, что сказал Хопкинс, уловил только про «ужин для друзей». Он игриво шлепнул меня «Хичкоком» по руке, как будто за последние двадцать лет или две минуты заработал право на такую фамильярность. Достал телефон, и я с холодеющим сердцем понял, что он готовится записать мой номер.

Я посмотрел на дверь, за которой по-прежнему шел дождь. Рыжая искусительница читала книгу. Я изогнул шею, чтобы разглядеть автора. Набоков. Пафосная болтовня! Отчаянно захотелось вырвать у нее книгу, схватить за волосы и прижать пальцем татушку на шее. Проучить!

Повернувшись к Хопкинсу, я с улыбкой продиктовал номер. Он заверил, что позвонит, и я сделал мысленную пометку не отвечать.

Он снова вышел на связь две недели спустя, в конце февраля, во вторник. Я доживал последние деньки в Блумсбери. Так мы когда-то договорились: хозяин, Алекс Янг, скрипач нью-йоркского филармонического оркестра, разрешил пользоваться квартирой в обмен на кормление кошки. Съезжать приходилось, только когда они с бойфрендом бывали в Лондоне. Ламбс-Кондит-стрит с ее элитными кофейнями и шикарными старомодными магазинами одежды для джентльменов стала моим духовным пристанищем. Квартира на верхнем этаже высокого здания в георгианском стиле, в которой не было ничего моего (картины, белое льняное постельное белье, мебель середины прошлого века, итальянская кофеварка – все принадлежало Алексу), создавала нужный мне имидж. Но срок договоренности подходил к концу, и я даже думать об этом боялся.

Когда зазвонил телефон, я блаженствовал в потертом бархатном кресле с «Лондонским книжным обозрением», греясь в лучах редкого зимнего солнца. Сквозь высокое окно столб света заливал всю комнату. Тени от квадратиков переплета расчерчивали турецкий ковер, как для игры в классики. На столе рядом с чашкой кофе лежал бутерброд с сыром – последний мой хлеб. Персефона, к которой я успел привязаться, свернулась у меня на коленях, словно норковая шкурка.