Посланник - Дэниел Сильва Страница 20

– Это печень?

Джила отрицательно покачала головой.

– Вернулся рак.

– Я считал, что все вырезали.

– Так считал и Ари. И это не все. Его легкие в ужасном состоянии из-за сигарет. Скажите ему, чтобы он не курил так много.

– Он никогда меня не слушает.

– Вы единственный, кого он слушает. Он любит вас как сына, Габриэль. Иногда мне кажется, что даже больше, чем Ионатана.

– Не говорите глупостей, Джила.

– Счастливее всего он бывает, когда вы сидите вместе на террасе в Тибериасе.

– Обычно мы с ним там спорим.

– Он любит спорить с вами, Габриэль.

– Я пришел к такому заключению.

По телевизору показывали министров и глав безопасности, прибывавших в кабинет премьер-министра на экстренное заседание. В обычных обстоятельствах среди них был бы и Шамрон. Габриэль взглянул на Джилу. Она теребила порванную кожу на куртке Шамрона.

– Это Ари, верно? – спросила она. – Это Ари втянул вас в эту жизнь… после Мюнхена.

Габриэль, глядя на огни «скорой помощи», мелькавшие на экране телевизора, не задумываясь кивнул.

– Вы были в армии?

– К тому времени уже нет. Я учился в Академии искусств Безалель. Ари приехал ко мне через несколько дней после того, как были убиты заложники. Тогда никто еще об этом не знал, но Голда отдала приказ убить всех, кто к этому причастен.

– Почему он выбрал именно вас?

– Я говорил на нескольких языках, и он обнаружил в моих армейских документах качества, которые, по его мнению, делали меня подходящим человеком для выполнения того, что он задумал.

– Перебить их вблизи, глядя в лицо. Ведь так он этого хотел, да?

– Да, Джила.

– Скольких?

– Джила.

– Скольких, Габриэль?

– Шестерых, – сказал он. – Я убил шестерых из них.

Она коснулась седины на его висках.

– Но вы ведь были совсем мальчиком.

– Это легче делать, когда ты мальчишка. Труднее, когда становишься старше.

– Так или иначе, вы это совершили. И вы были тем, кого послали убить Абу Джихада, так ведь? Вы вошли в его виллу в Тунисе и убили на глазах у жены и детей. И они отомстили – не стране, а вам. Подложили бомбу под вашу машину в Вене.

Она сильнее дернула за порванную кожу на куртке Шамрона. Габриэль взял ее руку.

– Не надо, Джила. Это было давно.

– Я помню, как нам позвонили. Ари сказал мне, что в Вене под дипломатической машиной взорвали бомбу. Я помню, что пошла на кухню приготовить ему кофе, а когда вернулась в спальню, обнаружила его в слезах. Он сказал: «Это я виноват. Я убил его жену и ребенка». Это был единственный случай, когда я увидела его плачущим. Я не видела его потом целую неделю. Когда он наконец пришел домой, я спросила его, что произошло. Он, конечно, мне не ответил. К тому времени он уже овладел собой. Но я знаю: это грызло его все годы. Он винил себя за то, что произошло.

– Он не должен был этого делать, – сказал Габриэль.

– Вам ведь даже не разрешили как следует оплакать их, верно? Правительство объявило на весь мир, что жена и ребенок израильского дипломата погибли. Вы втихую похоронили сына на Оливковой горе – там были только вы, Ари и раввин – и спрятали жену в Англии под чужим именем. Но Халед нашел ее. Похитил вашу жену и заманил вас на Лионский вокзал. – Слеза скатилась по щеке Джилы. Габриэль смахнул ее и обнаружил, что ее сморщенная кожа по-прежнему нежна как бархат. – И все из-за того, что мой муж однажды давным-давно явился к вам. Ваша жизнь могла бы сложиться совсем иначе… Вы могли бы стать большим художником. А вместо этого стали убийцей. Почему вы не ожесточились, Габриэль? Почему вы не ненавидите Ари, как его дети?

– Мой жизненный путь был намечен в тот день, когда немцы выбрали незаметного австрийского капрала своим канцлером. Ари оказался командиром ночной стражи.

– Вы такой фаталист?

– Поверьте, Джила, был период в моей жизни, когда я не мог видеть Ари. Но со временем я понял, что куда больше похож на него, чем я сознавал.

– Может быть, именно это он увидел в ваших военных документах.

На лице Габриэля мелькнула улыбка.

– Возможно.

Джила снова провела пальцем по разодранной куртке Шамрона.

– Вы знаете, как это случилось?

– Это одна из великих тайн нашей Конторы, – сказал Габриэль. – Ходят самые дикие предположения о том, как это произошло, но Шамрон всегда отказывался сказать нам правду.

– Это произошло в тот вечер, когда бомбили Вену. Ари спешил попасть на бульвар Царя Саула. Когда он залезал в машину, куртка зацепилась за дверцу и порвалась. – Она провела пальцем по разорванному месту. – Я много раз пыталась это починить, но он не позволял. «Это память о Лее и Дани», – говорил он. И все эти годы носил рваную куртку из-за того, что случилось с вашей женой и сыном.

Зазвонил телефон. Габриэль поднес трубку к уху и какое-то время молча слушал.

– Сейчас буду, сэр, – сказал он и положил трубку на рычаг. – Это был премьер-министр. Он хочет видеть меня немедленно. Я вернусь сюда, как только освобожусь.

– Не беспокойтесь, Габриэль. Ионатан скоро приедет.

– Я вернусь, Джила.

Он произнес это с нажимом. Как бы извиняясь, поцеловал ее в щеку и уже направился к двери, но Джила остановила его, схватив за локоть.

– Возьмите это, – сказала она, протягивая ему куртку Шамрона. – Ему было бы приятно, что она была у вас.

– Не говорите так, словно он не выберется.

– Берите куртку и идите. – Она горестно улыбнулась ему. – Нельзя заставлять ждать премьер-министра.

Габриэль вышел в коридор и заспешил к лифтам. «Нельзя заставлять ждать премьер-министра». Так всегда говорила Джила Шамрону, когда он расставался с ней.

У дома ждала машина и взвод охраны. У них ушло всего пять минут, чтобы добраться до кабинета премьер-министра на Каплан-стрит, 3. Охранники провели Габриэля в здание по подземному ходу и проводили в большой, неожиданно просто обставленный кабинет на верхнем этаже. В комнате царил полумрак, премьер-министр сидел за столом в лужице света и казался совсем маленьким под большим портретом лидера сионистов Теодора Херцля, висевшим на стене за его спиной. Габриэль больше года не видел премьер-министра. За это время серебристые волосы его побелели, а карие глаза стали слезиться как у старика. Заседание кабинета министров по вопросам безопасности только что закончилось, и у премьер-министра не было никого, кроме Амоса Шаррета, нового генерального директора Конторы, напряженно сидевшего в кожаном кресле. Габриэль впервые обменялся с ним рукопожатием.