Икона и крест - Билл Нэйпир Страница 20

— Гарри, вы меня не поняли. Впрочем, я еще в Росс-он-Уай заметила, что вы не очень-то сообразительны.

Она хихикнула.

— Я клоню к другому. Люди, которым стоила таких трудов эта подделка, не поленились бы уточнить каждую мелочь. А вот историки, сдается мне, что-то напутали. Противоречия в данном случае не недостаток, а достоинство.

Я вытянул ноги.

— А тут еще попытки завладеть рукописью. Может ли это быть связано с тайной целью экспедиции?

— Тайная цель… Это меня и в самом деле заводит!

Зоула подобрала страницы и начала их листать.

— Продолжим читать. Если, кончено, вы не хотите отправиться в постель…

Она бросила на меня испытующий взгляд. Подумав, я ответил:

— Продолжим читать.

«Поначалу я не сомневался, что об убийствах знали только капитан, мистер Хэрриот и я. Входить в узкий круг посвященных было ужасно приятно, меня так и распирало от гордости. Однако я мало разбирался в жизни на корабле. С гибелью плотника и таинственным исчезновением мистера Холби слухи начали расползаться по „Тигру“ словно чума.

— Ты заметил, как тщательно распределен груз по судну? — спросил меня Хангер.

Мы сидели в тихом углу, неподалеку от якорей, и играли в замысловатую игру, которую он называл шахматами.

— Будь грузчики не столь добросовестны, во время шторма или просто при сильной качке грузы могли бы нарушить равновесие корабля или даже заставить его перевернуться. Сумел бы ты поднять те бочки с водой, засунуть под них нашего плотника и дать им раздавить его тело? — спросил он. — Конечно же, нет. Ни одному человеку это не по силам. Без лукавого здесь не обошлось.

Такое объяснение мне было не по душе, но взамен я ничего предложить не мог. А вскоре я вообще отвлекся, потому что игра закончилось в мою пользу. Мистер Хангер называл такое поражение „шах и мат“.

Жизнь на корабле шла своим чередом, и загадочные смерти начали забываться. Вообще смерть, как я вскоре убедился, была неотъемлемой частью корабельного быта.

Некоторым матросам — из тех, что поопытней — было лень спускаться с одной мачты, чтобы тут же подняться на другую. Они пристрастились скакать по воздуху, что очень и очень опасно. Как-то раз я услышал глухой удар и, оглянувшись, увидел лежащего на палубе матроса. Я с первого взгляда понял, что он мертв: у него была сломана шея. Сверху смотрели его оробевшие товарищи. В тот же день погибшего завернули в парусину, привязали несколько камней и, совершив весьма поверхностный обряд, выбросили за борт. Казалось, что этого человека никогда и не существовало.

Каждый день, ближе к полудню — или к тому времени, которое я считал полуднем, — я отправлялся в кормовую часть судна. Полдень наступал, когда солнце достигало наивысшей точки, и мистер Хэрриот, измеряя его высоту, мог определить широту, на которой находился „Тигр“ и остальные корабли. Но стоило нам миновать острова, известные как Канарские, небо потемнело и не стало ни мистера Хэрриота, ни солнца — лишь низкие, темные, быстро несущиеся облака, качка и вселяющее страх бормотание матросов. Даже старшие из них — тот же мистер Боулер — помрачнели, и мне стало совсем не по себе.

Днем Хог передал, что меня требует к себе мистер Хэрриот. Я должен был подавать джентльменам выпивку и галеты. День изо дня разговоры шли об убийствах и ни о чем другом. Но на этот раз я вошел в то мгновение, когда один из джентльменов, молодой кучерявый человек по имени Мармадьюк Сент-Клер, рассказывал какую-то длинную историю, которая закончилась взрывом смеха.

Мистер Хэрриот сидел в углу и читал. Во рту у него вновь торчала короткая трубка с чашечкой на конце. Позже я узнал, что горевшая там трава привезена из разведывательной экспедиции Амадаса и Барлоу за год до этого. Запах был резким, хотя назвать его неприятным я не мог.

Эта беззаботность, которую раньше я не замечал, рассеяла мои сомнения. Они были людьми высокого происхождения, получили прекрасное образование. А те, остальные? Безграмотное стадо, завсегдатаи кабаков и тюрем! Я знал, где мое место, и беззвучно вышел вон. Из полумрака доносились разговоры мерзавцев и головорезов. Они обменивались жалобами, страхами, играли в кости и раскрашенные карты — я же читал жизнеописание Филопемена, который убил тирана Маханида в 208 году до Рождества Христова. Его подвиги меня вдохновляли. Если бы я только мог прожить свою жизнь так же, как законодатели, воители и философы далекого прошлого!

В течение всего дня качка усиливалась, ветер выл все громче, а в бормотании матросов прибавилось тревоги.

Как слуга и помощник мистера Хэрриота, я стоял рядом со столом, за которым сидели джентльмены и офицеры, или проворно ходил между камбузом и большой каютой. Я ничем не выдавал своего присутствия, и вскоре обо мне забывали. Необходимость в моих услугах возникала, только если заканчивалась выпивка или нужно было унести тарелки. Сэр Ричард прихватил в путешествие музыкантов, и, должен признаться, визг их инструментов не вызвал во мне особой любви к музыке. Но с уходом музыкантов „живая вода“ текла рекой — как, впрочем, и разговоры. Я слушал изо всех сил, и каждый вечер давал мне больше, чем годы занятий с Динвуди. А ночью, лежа в гамаке, я выслушивал совсем другие истории. Казалось, на земном шаре существуют два мира, между которыми нет ничего общего.

Вскоре я увидел, что к мистеру Хэрриоту некоторые из джентльменов относятся с подозрением. Его страстью была математика. Однако он удивил меня, когда рассказал, что эта наука считается чем-то вроде черной магии, хотя в новых университетах уже тогда преподавали геометрию, арифметику и астрономию. Мистер Хэрриот рассказывал о Пифагоре, утверждавшем, что есть связь между дробями, музыкальной гармонией и движением планет.

Но когда речь зашла о ереси Коперника, в которой центром мироздания было Солнце, а не Земля, я почувствовал опасность. Лица стали серьезными, люди тянулись вперед и слушали со всем вниманием. Выпив лишнего, мистер Хэрриот отважно рассуждал о странных взглядах одного итальянского монаха по имени Джордано Бруно.

— Пару лет назад он приезжал в Оксфорд. Бруно полагает, что звезды — такие же шары, как наше солнце, разбросанные в бесконечном пространстве, и что вокруг них есть свои миры, населенные всякими тварями.

— А во что веришь ты, Томас?

В голосе сэра Ричарда слышалась угроза, но мой господин, казалось, не замечал ее — или делал вид, что не замечает.

— В этом, по крайней мере, он прав.

— Для неискушенных умов такие воззрения весьма опасны, — проворчал Энтони Рауз.

— Этот человек — неаполитанский еретик! — закричал Мармадьюк. — Его изгнали из доминиканского ордена! Однажды он будет сожжен на костре!

— Я тоже слыхал его в Бейллиол-колледже, — сказал мистер Рауз. — Он здорово рассказывал о ереси Коперника — что земля вертится, а звезды стоят на месте. На самом деле это у него голова пошла кругом, а мозги никак не встанут на место!