Страж - Чарльз Маклин Страница 21

Вы возвращаетесь в отрочество, а память ваша становится все лучше и лучше. По мере того как мы продвигаемся в глубь времени, я прошу вас, поднимите руку, когда мы достигнем возраста, в котором произошло нечто важное. Четырнадцать... тринадцать... двенадцать... нечто вас потрясшее... одиннадцать... нечто, о чем вы старались забыть... а теперь вспоминаете... девять... теперь вспоминаете совершенно отчетливо.

Сколько вам лет, Мартин? Я жду ответа.

– Девять с половиной.

Голос, звучащий издалека и крайне неуверенно, – мой собственный. Это голос взрослого мужчины, имитирующего голос ребенка.

– Где ты?

– Дома, у нас дома.

– Опиши мне, как выглядит этот дом.

– Он красивый.

– Чем ты сейчас занимался?

– Идет дождь. Я промок. Если мама поймает меня, мне попадет. Не говорите ей ничего, пожалуйста.

– Ладно, я никому не скажу. А где ты был?

– Удил рыбу у Джонсонов. Пошел дождь, и я побежал домой. А они побежали тоже.

– Кто это они?

– Собаки, кто же еще? Я велел им убираться. Я кричал на них, а они меня не слушали.

– А где они сейчас?

– Убежали!

– Все убежали?

– Мне страшно...

– Чего тебе страшно?

– Темно... дождь... все скребется... стучит... ой... дождь...

– А кроме тебя кто-нибудь в доме есть?

– Никого. Только Мисси. Это дочка Цу-лай. Цу-лай нам готовит и моет полы. Но Мисси нельзя приходить сюда без нее.

– А где твои родители?

– Мама в гостях у миссис Гринлейк, а папа на службе.

– А братья?

– В школе. В Бостоне. Мы тоже туда скоро вернемся.

– А тебе этого хочется?

– Наверное, да.

– Продвинемся чуть-чуть, Мартин. А чем ты занимаешься сейчас?

– Ничем... Играю с деревяшкой. Я нашел ее в сарае.

– А почему ты плачешь, Мартин? Что тебя расстроило?

– Он все время воет.

– Ты имеешь в виду Джефа?

– Не перестает. Не перестает. Все убежали, а он воет. Он скребется в дверь. Он хочет войти. Спрятаться от дождя.

– А сейчас он убежал?

– Я его впустил. Но он...

– Ты впустил его в дом?

– Я впустил его с черного хода. Я повел его в сарай и велел Мисси приглядеть за ним. Но она не стала, она сказала, что ей неохота. Она сказала – она на меня пожалуется. Он перепачкал мокрыми лапами весь дом. Он прыгнул на кушетку, но я сам ее почистил. Никто не узнает.

– Я никому не скажу. Мне ты можешь доверять. Со мной все в порядке. Но где сейчас Джеф?

– Куда-то убежал. Мисси выгнала его. Я на нее взбесился. В самом деле просто взбесился.

– Вот как?

– Я позвал Джефа, а он не прибежал. Я велел ей раздеться... (Пауза.) Я копал, копал, а в яму все время лилась вода. Быстрее, чем я копал. Я бросил копать и положил лопату на место. В сарай.

– А зачем ты рыл яму?

– Чтобы закопать ее одежду. Чтобы никто ее не нашел.

– Мартин, а где сейчас Мисси?

– Не знаю. Не там, где я ее оставил. Она уползла куда-то в угол. За мешки. Она вся дрожала, и глаза у нее были белые-белые. Я не мог на нее смотреть. Я еще раз ударил ее лопатой. Еще и еще раз. Тогда она перестала дрожать. На полу появилась лужа крови, и ее начали пить муравьи. Я засыпал их землей. А потом выволок Мисси на улицу. Под дождь. За ноги. Она тяжелая. И за ней повсюду кровавый след. Но дождь его смыл. Я оттащил ее в кусты около ограды. Теперь ее съест леопард.

Пауза.

– А почему ты убил ее, Мартин?

– Не знаю.

– Так как на нее взбесился?

– Не знаю.

– Или ты так боялся, что отец узнает о том, что ты пустил в дом собаку и что ты был на ферме?

– Я не хотел делать этого. Мисси была моим другом.

– А почему ты так разозлился? Потому что выл Джеф?

– Не знаю... но я должен был спасти ее. И Джефа тоже. Мы ведь остались одни. Остальные исчезли.

– Ты хочешь сказать, что испугался, потому что остался один? Или это была какая-то игра?

– Не знаю. Они все умерли – все люди, все звери, все на свете.

– Как это умерли?

– Не знаю... было темно... и потом мама... Мне хотелось к маме.

– А когда все умерли?

– Давным-давно. Не знаю... я не хотел... я не виноват... Не оставляйте меня, пожалуйста!.

– Все в порядке, Мартин, тебе нечего бояться. И больше тебе ничего не нужно говорить. Ты со всем замечательно справился. Тебе нечего бояться... Ты в полной безопасности... А сейчас мы вернемся. Вернемся в сад. Вернемся в библиотеку. Ты опять лежишь в гамаке. Спокойный, расслабившийся, спокойный... Теперь можешь здесь немного отдохнуть.

Настала долгая пауза, и магнитофон воспроизвел только мое глубокое и равномерное дыхание.

Четверг, 5 октября

21.00. Он сказал, что не наступит похмельного эффекта – и он не наступил. Я почувствовал себя усталым, и у меня заболела голова, но такое могло произойти по любой причине, например в результате поездки на метро с 96-й улицы. Добравшись наконец сюда, я проглотил пару таблеток экседрина и выпил приличную порцию виски.

Виски, однако, не пошло впрок, поэтому я попытался перелить его из стакана в бутылку. Большая часть напитка в итоге оказалась на ковре миссис Ломбарди. Тут я и заметил, что у меня дрожат руки. Сомервиль сказал, что «минимальная реакция» может иметь место.

Сейчас я лежу в постели и жду, когда сработает снотворное.

Дрожь перешла теперь на мое левое веко, впрочем, едва заметная: я только что сверился с зеркалом.

Надо выйти купить что-нибудь поесть: у меня во рту ничего не было с самого завтрака, но просто нет сил. А сама мысль о том, чтобы посидеть в одиночестве в каком-нибудь ресторанчике по соседству... ну, скажем, в том греческом, на Макдугал-стрит, в который Анна затаскивала меня всякий раз, стоило нам оказаться в окрестностях Вилледжа... Там наверняка спросят, почему ее со мной нет, может быть, даже вежливо осведомятся о том, как поживают наши собачки... Вот только этого мне и не хватало!

Я не разговаривал и не виделся с Анной уже шесть дней – самый длительный перерыв за все годы брака.