Чужой сын - Сэм Хайес Страница 22

У него дома, сказал он, есть и вино, и еда. Они смогут расслабиться. Она сможет заглянуть в его частную жизнь — для статьи, убеждала она себя, в то время как воображение вовсю рисовало совсем иные картины.

Кэрри нервно сглотнула, встала и взяла сумочку.

— Конечно, поедем, — сказала она таким тоном, будто соглашалась на еще один бокал вина. Она соберет материал для статьи — эксклюзивный материал — и сразу уйдет.

Но в этом докторе Квинелле есть что-то особенное, думала она, пока они ждали такси, нечто такое, что заставляет все внутри сжиматься. И в то же время она злилась на него за то, что он так на нее действует. Он бесил и интриговал одновременно. Увидев его квартиру, Кэрри тут же сделала вывод, что он уже давно ни с кем не встречается. Или очень старается, чтобы ничто не указывало на присутствие женщин в его жизни. Удобное и безликое жилище. Ни одной картинки на стене, даже ни одной подушки на сером диване.

Кэрри стояла посреди этой аскетичной квартиры и чувствовала себя очень маленьким числом в огромном мире этого человека. Ее статья для «Науки и техники» вдруг тоже показалась ей полной ерундой.

А два часа спустя Кэрри чувствовала себя так, будто побывала на Марсе и вернулась обратно. Она не понимала, как все произошло. Он и она, несколько слов, бутылка вина.

— Еще раз? — спросил Броуди.

На самом деле он не ожидал ответа. Они проделали это уже три раза за вечер. Его темная кожа резко контрастировала с ее белой. Через двадцать минут он перекатился на бок.

— Не так уж плохо.

Кэрри с силой ткнула его в бок. Никогда еще она не чувствовала себя такой удовлетворенной. Она достала диктофон из сумочки и четыре последующих часа выспрашивала подробности о его жизни, отношениях с женщинами, достижениях и планах на будущее. Как она и ожидала, на этот раз он был гораздо сговорчивее. Кэрри не заметила, как закончилась пленка и диктофон выключился. Затем, утомленная, она уснула. А проснувшись, вопреки всем своим убеждениям и здравому смыслу, которым обычно руководствовалась, она спросила себя, не было ли это похоже на любовь.

Макс всю жизнь чувствовал, что над ним что-то тяготеет. Он ощущал это как свой недостаток — вроде того, как другие дети вырастают толстыми, или хромают, или страдают от экземы. Таких детей всегда дразнят. Никому не хочется быть не похожим на других.

Он ходил в детский сад с девочкой, у которой на правой руке было шесть пальцев. Дополнительный маленький кривой отросток без ногтя родители хотели удалить, когда она была еще совсем ребенком, но она отказалась. Она считала, что это делает ее особенной. Другие дети смеялись над ней, но Максу она нравилась. У нее, как и у него, было что-то, чего не было у других. Только он не мог сказать, как называется то, что есть у него. Это было нечто необычное. Оно сидело у него на плече. Он носил его на себе каждый день своей жизни, оно мучило его, наблюдало за ним, следило за каждым его шагом, как собственный личный ангел. Или демон, решил он, когда стал старше.

В детстве Макс считал, что нечто оберегает его. Он знал, что и так отличается от других детей, — начать с того, что он был смешанной расы, таких в его школе было всего двое. Он знал, что родители заплатили огромные деньги, чтобы отправить его учиться в Дэннингем, и часто спрашивал себя, не это ли причина его мучений. Он никогда не был счастлив в Дэннингеме.

Насмешкам, издевательству, расизму, насилию и подлости нет места в Дэннингеме. Ученики, пойманные за участие в этих достойных презрения нарушениях, будут немедленно исключены из школы. Мы гордимся хорошим поведением и толерантностью.

Эти слова директриса повторяла громко и четко в начале каждого года. Но Макса все равно окунали головой в писсуары, отбирали вещи, с ним играли в молчанку целый год, потому что одноклассники заключили пари на то, кто первый с ним заговорит. Он всегда плохо спал в дортуаре. Просыпался раньше всех, чтобы никто не увидел его в душе и не начал смеяться над его худобой. Он знал, что не выдержит, если они снова заставят его при всех делать эти мерзкие вещи.

В Дэннингеме ко всем относятся одинаково. Вы все равны.

Учась в школе, Макс установил прочную связь со своим демоном. Он сидел на его плече, когда Макс плакал по ночам, критиковал его глупые поступки, подзадоривал, когда он смущался, сдерживал, когда он хотел дать отпор. Демон вмешивался в его жизнь и принимал в ней такое непосредственное участие, что, когда Макс стал подростком, из школы отправили его матери письмо, сообщая, что Макс постоянно с кем-то разговаривает. С кем-то, кого никто не видит.

Кэрри Кент велела своему секретарю записать Макса на прием к лучшему психологу с Харли-стрит.

— И это нечто всегда было с тобой, Макс?

Максу нравилось, как она произносит слово «нечто», — совсем как он, словно оно существует, но не может быть названо. С ним нельзя шутить, надо говорить о нем с почтением. Оно очень сильное. Оно ведь управляет всей его жизнью.

— Конечно. — Максу было двенадцать. Он был умным мальчиком, хотя это и не отражалось на его отметках. — Всегда.

— А у этого нечто есть имя?

А вот это дурацкий вопрос.

— Это же не человек. Откуда у него имя?

— Но ты ведь разговариваешь с ним, как будто он человек?

Макс пожал плечами и пнул ножку письменного стола. Она что, доктор? Он посмотрел на мать. Она сидела рядом с ним и все сплетала и расплетала пальцы. Макса это раздражало. Ему хотелось, чтобы мать ушла. Ему не нравилось говорить об этом в ее присутствии. А что еще хуже, ему велели подстричься перед возвращением в школу. Придется сказать матери. Хотя он заранее знал, какова будет ее реакция. Она закатит глаза, посмотрит на часы и велит своему водителю отвезти его в какой-нибудь шикарный салон, где будут одни женщины, а сама укатит в студию.

— А с кем еще разговаривать?

Мать нахмурилась, и в комнате тотчас словно сгустилась атмосфера. Да, это она умела. Что-то вроде особого таланта подчинять себе всех вокруг. Если Макс пытался подражать ей, его называли испорченным и капризным. Она же благодаря этому умению стала знаменитой.

— Макс, разве тебе не нравится школа?

— Конечно, не нравится.

Макс сунул руку в карман и нащупал там пачку с леденцами. Вернее, то, что от нее осталось. Конфеты три, не больше. Чуть подтаявшие. У него потекли слюнки. Нечто тут же велело сунуть в рот леденец. Он так и сделал. Мать вздохнула. Он предложил конфетку женщине, к которой они пришли, но она улыбнулась и отказалась. Потом что-то записала в блокноте, лежащем у нее на коленях. У нее красивые колени, подумал Макс, как у мисс Райли из школы. Дети и над ней издевались.

— Я просто хочу сказать, может, лучше было бы разговаривать с другими ребятами твоего возраста, чем с твоим нечто, то есть с самим собой?