Последняя кантата - Филипп Делелис Страница 22

— Комиссар Жиль Беранже и инспектор Летайи, — объявил молодой человек, показывая свою трехцветную карточку.

Летисия сняла цепочку и распахнула дверь. Летайи невольно присвистнул, и непонятно было, что вызвало его восхищение — квартира или ее хозяйка.

— По какому поводу? — спросила Летисия безразличным тоном. — Я оплачиваю все штрафы, и, думаю, я никого не убила, даже в дорожном происшествии, тогда…

— Вы знаете Пьера Фарана? — прервал ее комиссар.

— Да, конечно. Он мой друг. Так что?..

— Он мертв, мадемуазель. Его убили.

— Убили…

Летисия побледнела. Она открыла рот, но не смогла больше вымолвить ни слова. Летайи тихо покашлял. Девушка пришла в себя и, повернувшись к Жилю Беранже, спросила:

— Но может быть… его не убили? Как он умер?

— Это не самоубийство и не несчастный случай. Здесь нет никаких сомнений. Он убит ударом шпаги…

— О Господи!..

— Я сожалею, мадемуазель.

Летисия разрыдалась. Жиль Беранже сел рядом с ней, а Летайи принялся ходить по комнате, осматривая ее, как он полагал, пристальным взглядом профессионала.

— Это невозможно! Должно быть, вы говорите о ком-то другом! Пьер убит? Кто бы мог это сделать?.. И еще таким ужасным способом? Нет, это невозможно! Это какой-то кошмар!

— Я понимаю, в каком вы сейчас состоянии, но все же нам необходимо выслушать вас сейчас. Ваш номер телефона — последний, который Пьер Фаран набрал, и… трубка была снята, когда мы обнаружили тело.

— Вы думаете, что он звонил мне в ту минуту, когда… О, это ужасно!

— Возможно, так, но полной уверенности нет. Вы можете рассказать мне о Пьере Фаране?

Летисия не ответила. Казалось, она не может говорить.

— Может, вам принести стакан воды? — предложил комиссар.

— Нет, спасибо, это пройдет, — пробормотала она.

Летисия утерла слезы и рассказала Жилю Беранже все, что она знала о жизни Пьера. История с пари на последней вечеринке у Летисии живо заинтересовала комиссара.

— Вы говорите, что в тот вечер он поспорил с журналистом Морисом Перреном?

— Да, но это не было так уж серьезно. Я думаю, они уже разобрались. Их всё противопоставляло друг другу. Пьер был антиконформистом, но еще не добился успехов. Морис, напротив, являет собой символ успеха и, наверное, компромиссов с «системой», как сказал бы Пьер.

— И все же этот спор о фуге любопытен.

— Да нет! Знаете, это наша жизнь. Какой-нибудь музыкальный отрывок может значить для нас больше, чем многое другое, что же касается фуги Баха, то я… О!

Сообщение! Сообщение Пьера на автоответчике, которое она не поняла…

Летисия вскочила и бросилась к телефону. Она нажала кнопку автоответчика, и он голосом Пьера произнес: «Летисия, это Пьер! Невероятно! Бах допустил ошибку! Вернусь домой и позвоню тебе».

Короткий гудок обозначил конец записи. Летисия, застыв, смотрела на автоответчик.

— Это Пьер Фаран? — спросил Жиль.

— Да. Я больше не могу… Фуга…

— Что могут означать его слова?

— Это невозможно понять, — с трудом бормотала Летисия. — Тема может быть лучше или хуже, таить в себе больше или меньше возможностей для разработки, но она не может содержать ошибки. Это абсурд.

— Откуда он звонил, вы знаете?

— Думаю, из Института акустики и музыки. Я ушла оттуда еще в конце утра, а он собирался вернуться туда после полудня. Потом должен был пойти домой и… О, какой ужас!

Летисия помолчала, потом сказала:

— Институт акустики — это…

— Да, я знаю.

— Далеко не все знают, — удивилась Летисия.

Жиль Беранже в нескольких словах рассказал ей о своей страсти к музыке. Летисия немного расслабилась и сделала легкий жест, означавший как бы и понимание, и некоторое облегчение. Комиссар продолжил:

— Поймите меня правильно, но я обязан задать вам вопрос о том, что вы делали со вчерашнего вечера.

— Да, понимаю. Я оставила Пьера в Институте акустики в конце утра, потом обедала с одним другом на острове Сен-Луи. После полудня работала дома. Около четверти пятого вышла в город. Пошла по бульвару Сен-Жермен, зашла в книжный магазин. Потом вернулась домой, как всегда, пешком. Я быстро переоделась, потому что уже опаздывала на открытие выставки одной молодой украинской художницы, оно намечалось на девятнадцать часов. Директор галереи — друг моего отца. Оттуда я ушла около половины десятого, очень уставшая. Вот тогда я и прослушала свой автоответчик. Сообщение Пьера уже было в нем, возможно, еще когда я пришла домой в первый раз, но тогда я очень торопилась. То, что он сказал мне, меня очень удивило, но я так устала, что не позвонила ему. Может быть…

Летисия снова разрыдалась. Жиль Беранже спросил:

— Мне очень жаль… но с той поры, когда вы расстались с Пьером Фараном, и до сегодняшнего утра вы встретили кого-либо, кто мог бы… кто мог бы подтвердить то, что вы рассказали?

Он отвел глаза от взгляда Летисии, которая вдруг осознала, что она может оказаться под подозрением.

— Нет… Вы уж не думаете ли, что… Погодите! Есть! Есть друг, с которым я обедала, и потом… в книжном магазине, я там купила «Разговоры с Штокхаузеном» Копа. Возможно, продавец меня запомнил. А в галерее меля видели многие друзья…

— Вы не занимаетесь фехтованием? — спросил Летайи.

— Нет!

Жиль прошелся по комнате, наклонив голову, словно внимательно осматривая ковровое покрытие в поисках одного из тех следов, которые так любил Шерлок Холмс. Но их гораздо чаще находили в романах сэра Артура, чем в печальной полицейской действительности. Наконец он остановился и повернулся к Летисии:

— Расскажите мне подробнее об этой фуге.

Сам композитор должен был бы получить удовольствие, слушая свое произведение, так любезно обработанное.

Гёте. Избирательное сродство

Тоблах, 14 августа 1910 года

— Вы называете это мелодией, я полагаю? — спросил Малер Веберна.

— Да, если хотите. Термин не играет большой роли. Единственное, что имеет цену, — это гармония темы.

— Я вижу: нет повторения нот, серия…

— Именно так, серия. Ни одна нота не может быть повторена так, чтобы другие ноты серии не были сыграны. Повторять — значит утяжелить, снизить, обесценить…

— И однако… однако… существуют… слушатели. Им нужны ориентиры. Гармония… вот что они принимают!

— Нет! Тысячу раз нет! Вы забываете об этом шуте Россини, [62]избранном публикой! И не просто какой-то там: вашей, моей! Публикой, которая слывет самой большой ценительницей музыки: венцами!