Чертовка - Джим Томпсон Страница 23

Между тем, чтобы не перепутать порядок событий, надо отступить чуть назад и сказать, что к тому моменту я встретил одну из милейших, чудеснейших девушек в мире. Ее звали Мона, и жила она с теткой, подлой старой стервой. Старуха держала ее взаперти, как в тюрьме, заставляя вкалывать и заниматься разными скверными вещами. Бедная малютка попросила меня спасти ее и сделать спутницей жизни, чтобы вместе мы жили долго и счастливо. Тронутый ее мольбой, я согласился. Я согласился еще до того, как узнал обо всей этой капусте, которую старуха припрятала, — кстати, деньги эти, если хорошенько вдуматься, по праву принадлежали Моне, ведь старая стерва ежедневно измывалась над ней в течение стольких лет. Кому же, как не малышке, должно было наконец улыбнуться счастье в виде этих ста тысяч долларов.

Как-то вечером я отправился к ним в дом и, черт возьми, не собирался и пальцем трогать старуху. Но она сама меня подначивала — подпускала гадкие намеки и вообще трепала мне нервы. Так что у меня просто не оставалось другого выхода.

И вот примерно тогда же, ну, может, минут на пять позже, заявился этот тип, Пит Хендриксон. По-моему, он был фашист или, может, коммунист — в общем, кто-то из тех, кто перебрался сюда во время войны. В любом случае он был тот еще ублюдок, да и сам называл себя бродягой. И конечно, он бы тоже потрепал мне нервы. Значит, был только один способ от него избавиться.

Что ж, я от него избавился; на мне были перчатки, но на всякий случай я обтер пистолет и вложил его старухе в руку. Едва я закончил, вошла Мона с деньгами.

Увидев этого фашиста или коммуниста, она совсем потеряла голову — ну, понимаете, о чем я. Как будто я преступник или типа того. Как будто я пошел на это не ради нее.

Надо отдать ей должное, Мона взяла себя в руки, когда поняла, в каком состоянии я сейчас и о чем думаю. Она призналась, что была потрясена, так как, мол, не ожидала увидеть его там и вообще не хотела, чтобы это случилось с кем-то, кроме ее тетки. Она стала извиняться и все такое, обещая сделать все, что я ей скажу.

Что ж, парень я отзывчивый, и мне понравилось, что она сожалеет о своей оплошности. Если только она действительно об этом сожалела. В общем, у нас опять все наладилось.

Я объяснил ей, что она должна делать, что рассказать полицейским. Я заверил ее: мол, дело надежное и через пару недель мы будем вместе. Потом поцеловал ее и уехал, забрав деньги с собой.

Они — я имею в виду деньги — лежали в черном кожаном портфеле вроде атташе-кейса или докторского саквояжа. Портфель был плотно набит и тяжел — фунтов шестьдесят-семьдесят. И пока ехал домой, я всю дорогу думал, куда же, черт подери, мне его девать. Прятать его дома было опасно. Я ведь жил в дрянном районе, и при моем вечном невезении еще не хватало, чтобы какой-нибудь сукин сын вломился в дом и нашел деньги. В конце концов я решил возить их с собой — по крайней мере, до поры до времени. Спрячу их на дне чемодана с образцами, а лишние образцы, на худой конец, выкину. Тогда деньги весь день будут при мне.

Я занес деньги в дом. Положил чемодан с образцами на кофейный столик, откинул крышку и попытался засунуть туда портфель. Я суетился вокруг стола, то так, то этак пробуя пристроить портфель в чемодане. В то же время я, наверное, отчасти оттягивал удовольствие — пусть ожидания растут как на дрожжах. И пожалуй, я немного побаивался. Ведь с таким невезучим парнем, как я, может приключиться все что угодно. Может, в портфеле окажутся кирпичи или журналы. Или вообще какая-нибудь мина-ловушка, которая снесет мне голову, когда…

Я открыл портфель. Он распахнулся в ту самую секунду, когда я надавил на замок, и, собравшись с силами, я заглянул внутрь. Тут я застонал, а потом тихонько заржал, точно жеребенок в поисках кобылы.

Деньги были там. Пачки и пачки купюр, перетянутые бумажной лентой. Пятерки, десятки и двадцатки. Я погрузил в портфель руки. Настоящие деньги: ни «кукол», ни фальшивок. Даже пересчета не нужно. Черт возьми, я мог просто сосчитать их в уме… сто тысяч.

Сто тысяч!

И Мона. Я спас ее от злобной тетки, и воздал по заслугам типу, который ее домогался, и вернул деньги, принадлежавшие ей по праву. И вскоре мы сможем отрясти прах этой старой земли с наших ног, покинуть места моих трагических разочарований и отправиться в какой-нибудь солнечный край вроде Мексики. И, братцы, какая же счастливая жизнь нас ожидает! Меня и эту нежную девочку, эту сладкую малютку, да еще с сотней тысяч долларов!

Почти с сотней тысяч. Возможно, мне придется подбросить пару сотен на счета клиентов, чтобы умаслить Стейплза.

Я снова погрузил руки в портфель, теребя и щупая деньги, не желая выпускать их из пальцев. Купюры, конечно, были старые, но все же чистые и хрустящие. И — да, черт подери (если вы еще сомневаетесь) — они были настоящими. Я не строю из себя великого умника, но есть кое-что, в чем меня не обманешь, дорогой читатель. Зелень. Я с ходу отличу фальшивку. Ведь если тебе, еще маленькому, доверчивому мальчику, подсунут фальшивые деньги, то недостачу придется возместить из собственного кармана. Вот тогда на всю жизнь запомнишь, как определять проклятые фальшивки хоть за сотню ярдов.

Я взял шесть купюр — тридцать долларов — из пятидолларовой пачки и сунул их себе в бумажник. Это поможет мне завтра с выручкой и помешает неблагодарному Стейплзу, который вечно ко мне цеплялся, ко мне цепляться.

Я бросил остатки пачки обратно в портфель и принялся защелкивать замки. Счастливый я человек, дорогой читатель. Я выиграл в неравной борьбе со всеми ублюдками этой страны — даже с моим собственным отцом, ведь от него я тоже ничего хорошего не видел. Я шел вперед и вверх, борясь с превратностями судьбы, до крови прикусив губы, но не сдаваясь. И теперь я, с Моной и со всем этим богатством, заживу по-королевски в каком-нибудь солнечном месте — в Мексике, или Канаде, или еще где-нибудь, — а весь остальной проклятый мир пусть катится ко всем чертям.

Но хотя я редко жалуюсь, вы, конечно же, умеете читать между строк, а значит, поняли, что я на редкость невезучий сукин сын. И вот теперь, когда я находился в одном шаге от Осуществления Моей Мечты, мир подо мной рухнул. Я владел всеми этими деньгами и Моной — или скоро завладел бы ею, — но тут поднял глаза и… (ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ).

…Она стояла в ночной рубашке. Прихорошилась так, словно я не видел ее черт знает с каких пор. Она была от меня всего в дюжине футов. Стояла у входа в коридорчик, что вел к спальне.

Она улыбалась мне, но как-то опасливо. Как-то настороженно она улыбалась.

Джойс.

Моя жена.

Кажется, денег она не увидела. Я, конечно, не мог знать наверняка, но крышка чемодана была поднята, так что вряд ли Джойс могла их увидеть.

Я небрежно опустил ее (крышку то есть) и закрыл чемодан с образцами.

Потом сказал:

— Какого черта ты здесь делаешь?

— Я… — Ее глаза сверкнули, но она продолжала улыбаться. — У меня был ключ, Долли.