Хороший отец - Ной Хоули Страница 23

Потому что, даже будучи уверенным, что сын невиновен, я уже не мог скрывать от себя, что он не укладывается в общие представления о норме. В двадцать лет Дэниел был перекати-полем, замкнутым как отшельник. Цыганом, одиноким художником, который отрезал себя от общества и от всех человеческих связей.

Если раньше я знал его, знал его надежды и мечты, его мысли и чувства, то время прошло. Теперь он вел себя как незнакомец. Его поступки были симптомами общего заболевания – болезни Дэниела – и мне оставалось только верить, что, если я расшифрую эти симптомы, воспроизведу его решения, слова и поступки, распознаю их причину, я сумею понять сына.

Как ученый я знал: то, что мы называем личностью, – в действительности комбинация физических и физиологических факторов. Нами управляют гормоны и гены. Мы – продукты своего химического баланса: недостаток дофамина – и мы в депрессии, перебор – приближаемся к шизофрении. И потому, чтобы понять решения Дэниела, я должен был исходить из предположения, что часть решений принимали за него, что он был не только независимым носителем свободной воли, но и жертвой биологии.

Современная наука только начинает разбираться в сложностях формирующегося мозга. Возвращаясь к его детской болезни, я не мог не думать: что, если повышение температуры включило в моем сыне что-то такое, что в норме осталось бы выключенным? Что, если нераспознанная болезнь дремала в нем, чтобы со временем произвести невидимый глазу ущерб? Паразиты годами скрываются в тканях кишечника, чтобы однажды вырваться в организм и погубить его. Приступы малярии возвращаются, когда больной давно считает себя исцеленным. Что, если характер моего сына, его замкнутость и потребность в одиночестве – продукт не личности, а болезни? Могла ли болезнь сделать его убийцей?

Я сидел в гостиной, рассматривая старый фотоальбом, когда вниз спустилась Фрэн. В футболке, едва доходившей до бедер.

– Сколько времени? – спросила она.

– Поздно, – ответил я.

Она подошла к окну, выглянула за штору. Рубашка задралась, открыв круглые ягодицы.

– Расселись, стервятники, – сказала она.

– Славная попа.

Она обернулась и одернула футболку. На лице не дрогнул ни один мускул, но я видел улыбку в ее глазах.

– Чем занимаешься? – спросила она. – Ложись-ка спать.

Я покачал головой:

– Все равно через час вставать.

Она подошла, отобрала у меня альбом и села на диван, из скромности бросив подушку на колени. Перелистнула страницы.

– Мне всегда странно ее видеть, – заговорила она. – Твою бывшую. Она существует где-то, как суперзлодей. Моя Немезида. Смотрю на тебя и не понимаю, как ты мог жениться на такой женщине?

– На какой?

– Дерганой, неверной распустехе.

– Тогда мне это нравилось.

Она положила ноги на кофейный столик.

– Иногда мне кажется – зря нам позволяют выбирать себе мужа или жену. Моя сестра не станет встречаться с мужичиной, если за ним нет полицейского досье или комплекса жертвы. У моего отца шестая жена. Шесть жен! «Что ты все время женишься?» – спрашиваю я. Отвечает: «Как тебе сказать? Я оптимист!»

Я погладил ее по голове. Мой первый брак закончился тринадцать лет назад. Он ушел далеко в прошлое, как резидентура, и существовал в краткосрочной памяти только в виде фильма, который я много лет назад посмотрел раз-другой – хорошо запомнил, но никак с собой не связываю.

– Она была хорошей матерью, – сказал я, подумал и поправился: – Она делала все, что могла.

Фрэн листала альбом. Я придвинулся к ней, и она положила голову мне на плечо.

При виде фотографий семьи во мне мелькали вспышки чувств: гнева, страха… А бывают чувства постоянные – высочайшие взлеты, ссоры, прожигающие тебя до сердцевины. Легче вспомнить случившуюся десять лет назад автомобильную катастрофу, чем долгую поездку, которая к ней привела.

И все же я боролся с искушением взвалить вину на Эллен, демонизировать одинокую мать, растившую моего сына. Хотя у меня были основательные проблемы с Эллен и ее отношением к жизни, я признавал: мое мнение о ее родительских способностях – не более чем мнение. Главное, она любила Дэниела, всегда любила: яростно, может быть слишком яростно, – одинокая женщина, воспитавшая сына, которому слишком рано пришлось стать главой семьи.

Но и это было только симптомом, одним из факторов, определивших, кем стал Дэниел. Он не потому бросил колледж, что мать его слишком любила, как не потому пятнадцать месяцев прожил в машине, что отец в семь лет променял сына на Нью-Йорк.

Фрэн взяла меня за руку.

– Ты хороший папа, – сказала она.

Хотелось бы мне, чтобы это было правдой. Я опустил голову на спинку дивана.

– Алекса и Вэлли мы растили по расписанию, – напомнил я. – В полвосьмого в постель – и никаких. Отдых после завтрака, послеобеденный сон. Дэнни жил как кочевник: просыпался ночью, засыпал днем. Ничего постоянного.

– Думаешь, это на него повлияло?

– Трудно сказать. Думаю, он рано усвоил – ни на что нельзя полагаться. И время сна, и еда не постоянны. Родители тоже. Перемены неизбежны. Думаю, когда мы с Эллен разводились, она хотела, чтобы я забрал Дэнни, стал его опекуном. Но понимала, как это будет выглядеть: мать бросает сына. Когда получил работу в Колумбийском, я хотел его забрать. Моя мать жила рядом, и няню я мог бы нанять. Но Эллен не желала оставить меня победителем.

– Сука.

Она сказала это с улыбкой. Для нее это подтверждало то, что требовало подтверждения. Что она – лучшая жена, чем Эллен, и лучшая мать. Что я теперь счастлив. Что наша семья сохранится. Что этот брак будет для меня настоящим. Что она будет спать со мной рядом на небесах.

По лестнице на резиновых ногах спустился сонный Алекс.

– Спать не даете, – проворчал он. – Что за разговоры ночью?

– Простите, ваше величество!

Фрэн подвинулась, освобождая ему место между нами. Он ввинтился в щель и подтянул нас поближе. Ему всегда нравилась теснота: узкие щели, тяжелые одеяла.

– Это кто? – ткнул он в фотографию Дэнни.

– Твой брат, когда ему было столько же, сколько тебе, – объяснила Фрэн.

Алекс подтянул альбом поближе:

– Вы всегда знали, что он ненормальный?

– Почему ненормальный? – возразила Фрэн. – Что ты такое говоришь?

Алекс промолчал, рассматривая снимок.

– А это кто? – показал он.

– Ты сам знаешь.

– Эллен. – Алекс поморщился.

– Верно.

Он уронил альбом на пол и удобнее устроился между нами:

– Когда мы полетим, можно, я сяду у окна?

Фрэн потрепала его по затылку: