Тугая струна - Вэл Макдермид Страница 24

— Могу я рассчитывать на чашечку кофе? — спросила Шэз.

Крис нерешительно сделала шаг назад, дверь распахнулась.

— Тебе лучше зайти, — сказала она.

Стоящие вещи не даются в руки легко, твердил он себе настойчиво и методично в течение этих двух мучительных дней, хотя и так вряд ли мог когда-нибудь об этом забыть. Его детство было изуродовано жестокой дисциплиной, когда всякая шалость и любой намек на своеволие подавлялись силой. Он научился не показывать, какие страсти бушуют под его внешней сдержанностью, сохраняя вежливое и невозмутимое выражение, какие бы оскорбления противники ни бросали ему в лицо. Кто-то другой, наверное, дал бы так или иначе почувствовать нетерпение, охватывавшее его всякий раз при мысли о Донне Дойл, но только не он. Он слишком хорошо умел притворяться. Не было случая, чтобы кто-то поймал его на том, что его мысли витают неизвестно где, рассекая неведомые просторы, без всякой связи с окружающим. Эта черта когда-то спасала его от боли, теперь же — от опасности.

Мысленно он был с ней, он спрашивал себя, не нарушит ли она обещания, думал о том огне нетерпения, который наверняка сжигает ее. Он думал, что она стала теперь не той, что раньше, овладев тайным оружием знания, и был уверен, что она смотрит свысока на все газетные астрологические прогнозы, потому что лучше всех знает, что ей готовит будущее.

Конечно, ее знание будущего не могло во всем совпадать с его, он это понимал. Два более несхожих взгляда трудно себе представить. Так далеко отстоящие друг от друга, что между ними вряд ли можно было бы найти хоть что-то общее. Кроме оргазма.

Воображая несбыточное будущее, которое воображала себе она, он чувствовал, как сердце его сжимается от восторга, соседствовавшего и перемежавшегося с легкими уколами страха, что она не сдержит слова, когда, даже играя на компьютере с больными детьми в отделении детской онкологии, он вдруг представлял себе, как Донна в школьном гардеробе выбалтывает секрет своей лучшей подруге. Где бы он ни находился, он играл с собой в эту рискованную игру. И каждый раз он точно рассчитывал, как упадет фишка. Не было случая, чтобы кто-то заинтересовался им. В плане расследования. Однажды вышло, что безутешные родители пропавшей девочки-подростка попросили разрешения выступить в его передаче, потому что, говорили они, где бы сейчас ни была их дочь, она ни за что не пропустит свои любимые «Визиты Вэнса». Как мило и забавно. Они были так трогательны, что потом целый год все сжималось у него в груди при одном воспоминании. Как ему было сказать им, что впредь с дочерью они смогут говорить только через медиума?

Две ночи подряд он ложился спать под утро и просыпался уже на рассвете на влажных от пота простынях, с бешено колотящимся сердцем и широко открытыми глазами. О чем бы ни был тот призрачный сон, после него ему уже не удавалось уснуть и оставалось мерить шагами тесный гостиничный номер, по очереди испытывая то восторг, то тревогу.

Но ничто не длится вечно. Вечер среды застал его в его убежище, в Нортумберленде. Всего пятнадцать минут езды от центра города, а место уединенное, не хуже какой-нибудь затерянной в горах фермы. В прошлом крошечная методистская церковь, никогда не собиравшая больше двадцати пяти человек зараз, была куплена им, когда от здания остались четыре покоробленные стены и просевшая крыша. Местные строители, радуясь, что подвернулся случай заработать наличные, мигом переделали ее, придав весьма необычные черты и ни разу не усомнившись в названных им для этого причинах.

Он с наслаждением занялся приготовлениями к приему гостьи. Простыни были чистыми, постельное белье вынуто. Телефон он выключил, автоответчик поставил на самую низкую громкость, факс убрал в ящик стола. Провода могут раскалиться от звонков, пусть звонят хоть всю ночь — до утра он все равно ничего не услышит. Льняная скатерть, накрывшая стол, была такой ослепительно-белой, что казалось, она светится в темноте. На ней хрусталь, серебро и фарфор заняли свое положенное место. Бутоны красных роз в высокой граненой вазе, свечи, поражающие великолепием в простых подсвечниках георгианского серебра. Донна будет очарована. Конечно, ей вряд ли придет в голову, что руки ее в последний раз прикасаются к столовому серебру.

Он осмотрелся по сторонам, проверяя, так ли все, как должно быть. Цепи и кожаные ремни убраны, шелковый кляп спрятан, верстак выглядит вполне безобидно: инструментов не видно, если не считать тисков, намертво прикрученных к нему. Этот верстак он разработал сам, инструменты выстроились в ряд вдоль крепкой деревянной доски, которая, как и откидная часть столешницы, была прикреплена к рабочей поверхности под прямым углом — но с противоположной стороны.

Последний взгляд на часы. Самое время вывести «лендровер» по изрытой колеями проселочной дороге на пустынное шоссе, которое должно было доставить его прямо к Файв-Уоллз с его пустынной железнодорожной станцией. Он зажег свечи и улыбнулся довольной улыбкой, теперь уже совершенно уверенный, что она не утратила веры в него и будет хранить молчание.

Ну что, как говорится, «загляни ко мне на ужин, шепчет мухе паучок»?

Наконец-то небо услышало молитвы Тима Кафлана. Он нашел классное место. Двор с пакгаузами был чуть уже самого здания маленькой фабрики, так что с одного конца оставался закоулок меньше двух квадратных метров. На первый взгляд было похоже на нишу, сплошь заставленную штабелями сплющенных картонных коробок. Если бы кому-то пришло в голову присмотреться повнимательнее, он бы заметил, что штабеля сложены неплотно и, если постараться, можно без особого труда протиснуться между ними. А если бы кому-то и этого показалось мало и он начал бы копать дальше, то неутомимый исследователь наткнулся бы на спальню Тима Кафлана, обстановка которой состояла из спального мешка, всего засаленного и в пятнах, и двух пакетов. В первом лежала чистая футболка, пара чистых носков и чистые трусы. В другом — грязная футболка, грязная пара носков, грязные трусы и бесформенные вельветовые штаны, которые, возможно, когда-то и были темно-коричневыми, но теперь их цвет больше всего напоминал морских птиц, которых угораздило попасть в нефтяное пятно.

Тим сидел, скорчившись, в углу этого небольшого пространства, скрутив спальный мешок наподобие подушки и подсунув его под костлявые ягодицы. Он ел чипсы с соусом карри из пластикового контейнера. И еще у него была почти полная литровая бутылка сидра, чтобы запить чипсы и уснуть. В холодные ночи так просто не отключишься.

Понадобились долгие месяцы суровой жизни на улице, пока он, наконец, сумел вынырнуть из героинового дурмана, отнимавшего у него жизнь. Он так низко пал, что не было денег даже на наркотики. И именно это, как ни парадоксально, спасло его. Обсасывая косточки холодной индейки в благотворительной палатке на Рождество, он наконец переступил черту. Он начал с того, что продавал на углах «Биг иссью». У него получилось собрать достаточно денег, чтобы купить на благотворительной распродаже одежду, говорившую скорее о бедности, чем о беспросветной и окончательной бездомности. А потом ему удалось найти работу в доках. Она была нечастой, плохо оплачиваемой, деньги совали прямо в руку — грошовая экономия в самом жалком виде. Но это было начало. А тут еще подвернулось это местечко рядом с пакгаузами механосборочного завода, где слишком уж жались с наличными, чтобы нанять ночного сторожа.