Дневник жертвы - Клэр Кендал Страница 24

Лотти… Это имя звучало ласково и даже немного интимно – так же, как и имя Клари, которым любил называть ее отец. И все же они называли этим именем женщину, с которой были незнакомы и ни разу не разговаривали и по отношению к которой должны были оставаться абсолютно беспристрастными.

Кларисса первая произнесла это имя вслух; оно случайно вырвалось у нее в присутствии Роберта, и тот моментально его подхватил. За два дня у них уже вошло в привычку называть Карлотту Лотти, но по какому-то молчаливому соглашению они никогда не делали этого в присутствии остальных. Это был только их секрет.

Замечала ли она единственное сохранившееся здесь надгробие? Этот серый прямоугольный камень размером с гроб? Выгравированные на камне буквы позеленели от плесени и практически стерлись. Когда-то, много веков назад, на месте кладбища шумел лес. Клариссе здесь очень нравилось; она любила представлять, что на этом кладбище находится источник ее скрытой магической силы, которая когда-нибудь обязательно даст о себе знать.

В середине девятнадцатого века тут похоронили женщину и двух ее дочерей. Одна умерла в месячном возрасте, другая год спустя – в двухнедельном. А через год за ними последовала и мать, который было тогда сорок три. Кларисса всегда представляла себе этих деток сидящими на руках у матери – прямо там, под слоем сырой земли. Как она, должно быть, счастлива, что снова обнимает их! Были ли у нее другие дети? Вероятно, да; и, скорее всего, их было много. Но Клариссе больше нравилась история, которую она придумала сама: эта женщина долго мечтала о детях; когда ей было уже за сорок, случилось чудо, и на свет появились две девочки; к сожалению, она почти сразу потеряла их. Через полтора года ей самой исполнится сорок.

Кларисса испытывала какое-то необычное и сильное чувство родства по отношению к этой женщине и ее мертвым детям. И она знала – причина вовсе не в том, что у них одинаковые фамилии. Каждый раз, проходя мимо могилы, она совершала что-то вроде религиозного обряда: молилась им и за них. Иногда она перелезала через железную калитку в дальнем конце кладбища, чтобы навести порядок, убрать смятые банки из-под кока-колы и выбросить обертки от гамбургеров.

На кладбище царила непроглядная тьма. Люди, которые вроде бы шли от станции в том же направлении, что и она, как-то незаметно испарились. Ей то и дело мерещились тени, скользящие вдоль старых могильных плит, прислоненных к кладбищенским стенам. Люди, которые когда-то оплакивали усопших, сами уже были давно мертвы. Вряд ли они думали, что эти плиты, так любовно обработанные, однажды будут выдраны с корнем.

Она бросилась вперед, не позволяя себе перейти на бег лишь из боязни поскользнуться на обледенелой дорожке. Ей казалось, он вот-вот выскочит на дорожку прямо перед ней, материализовавшись из черноты безлунной ночи. Чтобы покарать ее за поведение в парке. Чтобы на этот раз ей не удалось от него уйти.

Лишь после поворота на свою улицу она смогла наконец перевести дух. Больше она никогда не будет ходить одна в темноте, никогда и никуда. А если захочется пройтись, она пойдет туда, где всегда полно людей.

Телефон зазвонил, когда она возилась с ключами. Она пошла на звук, в сторону швейной комнаты, внимательно осматривая по дороге все углы. Перед тем как войти, на всякий случай заглянула за дверь. Телефон лежал на закроечном столе. Звонила мама; Кларисса взяла трубку, машинально отметив, что аккумулятор почти сел.

Она прошла на кухню, прижимая трубку к уху плечом. Наполнила чайник, поставила на плиту.

– Ты какая-то рассеянная, Кларисса.

Переместившись в гостиную, она принялась собирать книги и швейные журналы, валявшиеся на паркетном полу, который реставрировал и шлифовал ее отец. Она поставила их на полки, которые он для нее сделал, рядом с полным собранием сказок братьев Гримм, Перро и Андерсена, которые он читал ей в детстве. Эти сказки завораживали ее, и с тех пор она перечитывала их снова и снова, понимая, что написаны они вовсе не для детей.

– Ты можешь остановиться хотя бы на секунду и послушать?

Она опустилась на диван, обивкой которого занималась ее мама. На кроваво-красном фоне с бордовых стеблей тяжело свисали малиновые розы размером с кулак.

– Ты следишь за здоровьем?

Мама очень переживала из-за Генри.

– Конечно, мама. Ты ведь меня научила.

– Ты так долго не подходила к телефону, что я уже начала беспокоиться.

У них шестнадцать лет не было детей; Кларисса родилась, когда ее матери исполнилось сорок три. Она была их маленькой сказочной принцессой. Отец любил шутить, что, желая уберечь свою дочь от беды, он приказал сжечь все веретена в королевстве. Она шутила в ответ, что его план отлично сработал.

– У меня все хорошо, не волнуйся.

Пока мама передавала трубку отцу, она расстегнула один сапог и сняла его. Потом проделала то же самое с другим. Чайник засвистел, и она снова встала.

– Как по-твоему, это глупо? – спросила она по дороге на кухню, как всегда убаюканная отцовским голосом. – Глупо иногда доехать от станции на такси? – Она не смогла устоять перед искушением поделиться с ним; однако едва она произнесла эти слова, как почувствовала, будто стены надвинулись на нее и комната стала меньше. Но она не могла иначе; она должна была пройти через это сейчас.

– Нет. Но почему, Клари? Что случилось? Ты же любишь гулять!

– Я очень устаю в суде, – ответила она, упрекая себя за то, что проговорилась и заставила его волноваться.

– Ну, тогда это удачная мысль.

Она вошла в спальню и на всякий случай заглянула в шкаф. Убедившись, что там никто не прячется, она легла на кровать, стянула чулки и бросила их на коврик в стиле ретро, который сшила из плотной материи с разбросанными по золотисто-коричневому фону гигантскими лилиями. Потом свернулась калачиком, поджимая замерзшие пальцы на ногах.

Ее мать привыкла встревать в отцовские разговоры. Она занималась этим уже пятьдесят пять лет.

– Передай своей дочери, что манго – это не обед, – ясно донесся из трубки ее голос. – А черный чай – не ужин.

Словно догадавшись, что разговор окончен и Кларисса не собирается отвечать на последнюю реплику, телефон пропищал три раза и отключился.

Четверг

22 января, четверг, 14:30 (три недели назад)

Я иду по коридору и несу документы новому главе отделения английской литературы. Чуть больше чем через неделю я стану присяжной, и тогда мне не нужно будет ходить в университет. Приближаюсь к твоей голубой двери. Она приоткрыта и чем-то зафиксирована, несмотря на таблички с надписями «Пожарный выход» и «Закрывайте дверь». Проскальзываю внутрь. В кабинете никого. Взглянув на твой шкаф с бумагами, я в ужасе замираю. Сердце колотится; я знаю, что ты можешь вернуться в любую секунду. Но я все-таки должна на это посмотреть.

Никто, кроме меня, никогда эти предметы не узнает. Никто не поймет, что на твоем шкафу – алтарь. Не удивлюсь, если ты еще и какие-нибудь ритуалы вуду здесь проводишь. Вот конверт на твое имя, надписанный моим почерком: наверняка там была какая-нибудь административно-хозяйственная ерунда. Вот желтая кружка с оранжево-зелеными маргаритками, из которой я каждый день пила кофе, пока месяц назад она вдруг не исчезла. Ты ее не помыл. А вот пластиковый стаканчик из-под клубничного йогурта – вроде тех, что я иногда приношу на работу. На стенках буреют засохшие остатки того, что не удалось выскрести. Далее по списку: пустой тюбик из-под крема для рук, лежавший на моем столе; проспекты и журналы по любительской фотографии; смятые листки с какого-то собрания, пестрящие тюльпанами, которые я постоянно рисую… Не хочу даже думать, как ты все это достал!