Призрак - Роберт Харрис Страница 25

— Да, для меня это работа, — натянутым голосом ответил я. — Для обоих из нас. Но если вы считаете, что она недостаточно интеллектуальна для вас, мы можем закончить ее прямо сейчас.

Наверное, ситуация могла бы зайти очень далеко, но с потрясающим усилием воли (настолько большим, что проявилась практически вся механика его лицевой мускулатуры — все мелкие стяжки, шкивы и тросы мимики) ему удалось натянуть на лицо усталую усмешку.

— Все нормально, парень, — тусклым голосом сказал Лэнг. — Ваша взяла.

Он слегка ударил меня по руке своим полотенцем.

— Я пошутил. Давайте вернемся к вашему интервью.

Довольно часто — особенно если вы работаете над мемуарами или автобиографией — клиент, рассказывая о своей жизни, начинает заливаться слезами… В подобных обстоятельствах вы должны обойтись без носовых платков. Ведите себя тихо и продолжайте записывать.

Эндрю Крофтс.

«Профессия писателя-«призрака».

— Ваши родители интересовались политикой?

Мы снова заняли свои места в огромном кабинете. Лэнг крутился в кресле, по-прежнему одетый в спортивный костюм, с намотанным на шею полотенцем. От него исходил запах пота. Я сидел напротив, держа в руках блокнот и список вопросов. Между нами на столе лежал диктофон.

— Вряд ли. Я даже не думаю, что мой отец голосовал когда-нибудь. Он говорил, что все политики плохие — один хуже другого.

— Расскажите мне о нем.

— Он работал строителем. Самозанятое лицо. Отец познакомился с моей матерью в сорокалетнем возрасте. К тому времени он имел уже двух взрослых сыновей от первой жены, которая сбежала от него с другим мужчиной. Мама работала учительницей и была на двадцать лет моложе его. Очень симпатичная и робкая женщина. Однажды отец ремонтировал школьную крышу, и они разговорились. Одно привело к другому. Они поженились. Он построил для них дом, и все семейство из четырех человек переехало туда. Я появился на следующий год. Для отца это был шок, как мне говорили.

— Почему?

— Он думал, что уже не может зачать ребенка.

— После прочтения рукописи у меня сложилось впечатление, что между вами не было особой близости.

Лэнг несколько секунд обдумывал ответ.

— Он умер, когда мне исполнилось шестнадцать лет. Незадолго до его смерти мои сводные братья женились и разъехались. Отец вышел на пенсию из-за плохого здоровья. Фактически это было единственное время, когда мы общались друг с другом. Я только начал узнавать его, когда он скончался от сердечного приступа. В принципе у меня с ним сохранялись нормальные отношения. Но если вы спросите, к кому я был ближе, то, конечно, к матери. Это очевидно.

— А ваши сводные братья? Вы дружили с ними?

— О господи! Нет!

Лэнг громко рассмеялся — впервые после ленча.

— На самом деле вам лучше удалить эту часть интервью. Мы ведь можем не упоминать о них, верно?

— Это ваша книга.

— Тогда не пишите о них. Сейчас они оба занимаются торговлей недвижимостью и при случае всегда твердят репортерам, что ни разу не голосовали за меня. Я не видел их лет десять. Им, должно быть, теперь уже под семьдесят.

— А как он умер?

— Не понял?

— Извините. Я говорю о вашем отце. Как он умер? Где это случилось?

— Он умер в саду. Отец пытался передвинуть плиту на аллее, а та оказалась слишком тяжелой. Старые привычки…

Он посмотрел на часы.

— Кто обнаружил его?

— Я.

— Вы можете описать эту сцену?

Беседа становилась более напряженной и шла тяжелее, чем утром.

— Я как раз вернулся домой из школы. Помню, был красивый весенний денек. Мама уехала по делам в одну из благотворительных организаций. Я выпил сок на кухне и вышел на задний двор, чтобы попинать мяч или заняться чем-нибудь другим. На мне все еще была школьная форма. Я сделал несколько шагов и увидел отца на лужайке. При падении он слегка поцарапал лицо. Доктора сказали нам, что он умер прежде, чем ударился о землю. Но я подозреваю, что они говорят так всегда, чтобы облегчить горе людей, потерявших близкого человека. Кто знает? На мой взгляд, смерть легкой не бывает, верно?

— А что вы можете рассказать о вашей матери?

— Мне кажется, все сыновья считают своих матерей святыми. Разве не так?

Он взглянул на меня в поиске подтверждения.

— Моя мать была святой. Когда я родился, она ушла из школы. Ради блага других людей она могла сделать все, что угодно. Мама выросла в строгой семье квакеров, где ей привили кроткую самоотверженность. Помню, как она гордилась мной, когда я поступил в Кембридж. А ведь это означало для нее абсолютное одиночество. Она никогда не писала о тяготах своей жизни… не хотела портить мне настроение. Типичный пример ее святой неприхотливости. Я тогда уже играл на сцене и был очень занят. До конца второго курса мне и в голову не приходило, что все было так плохо.

— Расскажите о том, что случилось.

— Хорошо, — ответил Лэнг. — О боже! Боже!

Он прочистил горло.

— Я знал, что она болела. Но сами понимаете, когда вам девятнадцать лет, вы замечаете только себя. Я играл в студенческом театре. У меня было две подруги, и Кембридж казался мне раем. Я звонил домой каждый воскресный вечер, и мама всегда говорила, что ни в чем не нуждается — что ей хватало пенсии, которую она получала. Затем я приехал домой на каникулы и увидел ее. У меня был шок. Она походила на скелет. Врачи нашли у нее опухоль печени. Возможно, сейчас медицина могла бы помочь ей, но тогда…

Он сделал беспомощный жест.

— Через месяц она умерла.

— И как вы жили дальше?

— Я вернулся в Кембридж и продолжил обучение на третьем курсе… Вы можете сказать, что я искал забвения в увеселениях и прелестях жизни.

Лэнг замолчал.

— У меня было сходное переживание, — тихо сказал я.

— Правда?

Его бесстрастный тон говорил о многом. Он смотрел на океан, на тянувшиеся вдаль волноломы, и, судя по всему, его мысли находились еще дальше — за линией горизонта.

— Да.

Обычно во время интервью я не рассказываю о себе, а эта тема вообще является табу. Но иногда откровенность, проявленная призраком, помогает вытянуть из клиента бесценную информацию.

— Я потерял родителей примерно в том же возрасте. И как бы странно ни звучал мой вопрос, скажите: вы не находите, что смерть матери, несмотря на горечь утраты, сделала вас сильнее?

— Сильнее?

Он отвернулся от окна и хмуро посмотрел на меня. Я попытался объяснить свою мысль: