Похищенная - Чеви Стивенс Страница 25

— Интересно. А почему ты думаешь, что твоей матери нравится «дурачить людей», как ты выразилась?

— Не знаю, но уж больно она в этом хороша. Именно так ей достается большая часть ее косметики и одежды — она просто обводит вокруг пальца всех продавщиц в городе и его окрестностях.

Мама не так уж и долго пользовалась поддельными духами и вскоре отправилась на поиски простофиль, стоящих за прилавками магазинов. Продавщицы не только помогали красивой скорбящей вдове подправить макияж, но и дарили ей массу пробных образцов, особенно когда мама любезно начинала расхваливать их товар перед любой женщиной, оказавшейся поблизости.

Это было не единственное, что моя мама умела делать хорошо. Руки у нее были маленькие, но очень быстрые, к тому же у мамы был острый глаз. Весь ее комод был уставлен наполовину использованными флаконами духов, бутылочками лосьонов и всяких снадобий, которые уже успели ей надоесть, после того как она стащила их с прилавка, когда продавщицы неосторожно отворачивались. Иногда она на самом деле покупала такие вещи, но обычно возвращала их в тот же магазин, только в другом городе. Как-то я не выдержала и высказалась по этому поводу, но мама возразила, что, учитывая те продажи, которые она помогла сделать всем этим женщинам, она рассматривает периодически перепадающий ей флакон как свои комиссионные.

Когда мама сообразила, как легко можно красть парфюмерию, она переключилась на одежду и дамское белье. Причем на дорогие вещи, из бутиков. Когда я стала постарше, то перестала ходить с ней. Я не спрашиваю ее, но абсолютно уверена, что она до сих пор продолжает делать это, потому что одевается лучше, чем самые модные модели.

— Иногда мне кажется, что в детстве я нравилась ей больше, — сказала я.

Глаза Выродка загорелись и впились в меня. Я коснулась оголенного нерва.

Не отводя глаза в сторону, я продолжила:

— Может быть, я доставляла ей больше радости, когда была маленькой, а возможно, это потому, что я, имея собственное мнение, фактически бросала ей этим вызов. Какой бы ни была причина, я совершенно уверена: мама разочарована тем, что я выросла.

Выродок прокашлялся и покачал головой. Он хотел что-то сказать, его просто нужно было немножко подтолкнуть к этому. Своим самым вкрадчивым голосом я спросила:

— А вы когда-нибудь чувствовали что-то подобное, когда были ребенком?

Он перекатился на спину и уставился в потолок, голова его по-прежнему лежала на моей руке.

— Моя мама не хотела, чтобы я вырос.

— Возможно, всех матерей печалит, когда их дети взрослеют.

— Нет, это… все было не так.

Я подумала о полном отсутствии волос на его теле и о его навязчивом бритье. Я заставила себя согнуть руку, на которой лежала его голова, и положить ладонь ему на лоб. От удивления он вздрогнул и посмотрел на меня, но не отстранился.

— Значит, первый ее ребенок умер… — сказала я.

Его тело рядом со мной напряглось. Я приподняла ладонь, чтобы погладить его по голове, чтобы он расслабился, но, не уверенная в том, какую это вызовет реакцию, просто медленно опустила ее на его волосы и прижалась к нему ногой, чтобы он мог почувствовать мое тепло.

— Вы думаете, все дело именно в этом? Вы считаете, что должны оправдать надежды, возложенные на него? Как будто его заменили вами?

Его взгляд потемнел, и он сделал попытку отвернуться.

Я должна была удержать его, пока он полностью не закрылся.

— Вы уже спрашивали меня о Дэйзи, но тогда я не хотела говорить об этом, потому что для меня это по-прежнему очень тяжело. Она была большой — я имею в виду, она была моей старшей сестрой, — и я уверена, что иногда ее раздражала, но думаю, что она была замечательная. И моя мама тоже так считала. По тому, как после аварии я часто ловила на себе мамин взгляд, или по тому, как она касалась моих волос, проходя мимо, я знала, что сейчас она думает о Дэйзи.

Он снова повернулся ко мне.

— А она что-нибудь при этом говорила?

— Да нет, ничего особенного. По крайней мере, ничего такого, на что я обратила бы внимание. Но чтобы знать, не обязательно нужны какие-то слова. Она никогда в этом не признавалась, но я уверена, что она хотела бы, чтобы это я вылетела тогда через ветровое стекло. И я не могу упрекать ее в этом — долгое время я и сама этого хотела. Дэйзи была лучше меня. Когда я была маленькая, то думала, что именно поэтому Бог и забрал ее к себе.

Не знаю, какого черта со мной произошло, — возможно, это все дурацкие гормоны виноваты, — только я вдруг начала плакать. Это было в первый раз, когда я вообще призналась в этих чувствах другому человеку. Он набрал воздуха и открыл рот, как будто хотел что-то сказать. Но не сказал, просто закрыл рот, похлопал меня по ноге и снова уставился в потолок.

Чего он боялся? Как заставить его поверить мне и открыться? Все, что мне удавалось до сих пор, — это самой снова проходить через эмоциональный ад, копаясь в собственных чувствах. Я слышала, что некоторые дети чувствуют привязанность к своим совратителям. Может быть, это удерживало его?

— Мне, наверное, не стоило рассказывать вам все эти вещи, — сказала я. — Мама за все эти годы сделала для меня столько хорошего, что, говоря о ней плохо, я чувствую себя так, словно предаю ее.

Его голова повернулась ко мне.

— Но я думаю, что родители — те же люди, которым также свойственно ошибаться. — Мое сознание работало на то, чтобы вызвать избитое и спасительное чувство, направленное на прощение своих родителей, о котором я когда-то читала. — Я твержу себе, что говорить о таких вещах нормально, что я могу по-прежнему любить маму, хотя мне не всегда нравится то, что она делает.

— Моя мать была прекрасной женщиной.

Он умолк. Я терпеливо ждала.

— Мы с ней тоже наряжались в костюмы.

Становилось все более интересно.

— Мне было всего пять лет, но я хорошо помню тот день, когда она пришла навестить меня в семейный приют, куда меня отдали. Тот идиот, за которого она вышла замуж, тоже был здесь, но он на меня почти не смотрел. На ней был белый сарафан, и, когда она обнимала меня, она пахла такой чистотой, совсем не так, как эта жирная свинья, которая была моей приемной матерью. Она сказала мне, чтобы я был хорошим мальчиком, что она собирается вернуться и забрать меня, и она действительно так и сделала. Ее муж был в очередной раз в отъезде, так что мы были с ней только вдвоем, и когда мы пришли домой, — а я никогда в жизни не видел такого чистого дома, — она искупала меня в ванной.

Я постаралась, чтобы голос не выдал моих чувств, когда сказала:

— Наверное, это было очень приятно…

— У меня такого никогда не было, там везде были свечи, и пахло очень хорошо. Когда она мыла мои волосы и спину, руки ее были очень нежными. Она спустила грязную воду, добавила чистой и залезла ко мне в ванну, чтобы вымыть меня получше. Она целовала мои синяки и ссадины, и губы ее были мягкими, словно бархат. И она сказала, что забирает боль через мою кожу на себя.