Последний пророк - Александр Каменецкий Страница 25

— Читайте.

Текст был написан по-арабски. С французским переводом. Я швырнул листок обратно. Хотел прямо в морду, но не решился.

— Не умеете читать?

— Не знаю французского.

— Здесь написано, что ввоз спиртных напитков — уголовно наказуемое преступление. Мы — исламская страна. Шариат запрещает употреблять спиртное. Мы обязаны заключить вас под стражу.

Его акцент был невыносим. Так же, как нас раздражает кавказское: «Панымаэшь, дарагой, ты минэ денег должен…»

— Послушайте, — сказал я, пытаясь быть убедительным. — Нас никто ни о чем не предупреждал в Москве. Если хотите, давайте выбросим эти бутылки. Или разобьем у вас на глазах. Никакой контрабанды у нас нет. Мы едем в Хаммарат, отель «Лез Оранж-Бич резот», к господину Курбану. Он ждет нас в машине. Позвоните в отель и выясните, кто мы. Нас ждут. Это какое-то недоразумение.

— Вы нарушили закон, — без выражения сказал он, раскуривая свой сигарный огрызок. — Попытка нелегального проникновения в страну — раз. Нарушение таможенных правил — два. Кто такой господин Курбан?

— Не знаю… — нехотя признался я. — Его невестка договорилась насчет нас еще в Москве.

— Невестка? В Москве? — скривился таможенник. — Что за чушь.

— За кого вы нас принимаете, в конце концов?

— С этим разберется следствие. Вы арестованы. Я остолбенел. Машка вдруг заплакала и сказала:

— Хочу писать.

Автоматчики готовились взять нас под стражу.

— Немедленно вызовите российского консула! — взвыл я, как в американском фильме. Кто бы мог подумать. — Я иностранный гражданин. Я требую встречи с российским консулом!

Эти вопли даже мне показались смешными. Ему — тем более.

— Завтра придет следователь, — непреклонно заявил таможенник, пуская вонючий дым мне в лицо. — Будете разговаривать с ним. Я не уполномочен звонить в консульство.

— Тогда я сам позвоню! Дайте номер телефона!

— Завтра, завтра… Сейчас вас проводят в камеру.

Из меня ушли последние силы. Я сдался. От жары и духоты готов был упасть в обморок.

— Сэр, — произнес очень, очень вежливо. — Мистер…

— Али, — буркнул таможенник, заправляя лист бумаги в печатную машинку.

— Мистер Али… Мы же взрослые люди… Должен быть какой-нибудь нормальный выход. Войдите в наше положение. Посмотрите: женщине негде даже присесть. Маленький ребенок хочет в туалет. Давайте искать выход. Пожалуйста.

— Закон предусматривает тюремное заключение сроком до двадцати пяти лет. — Он грохнул по клавишам. — Или штраф в размере пятидесяти тысяч долларов.

— Сколько-сколько?!!

Он поднял на меня равнодушные свиные глазки:

Я могу сделать исключение. Только для вас. Пятьсот долларов, и вы убираетесь в свой Хаммарат.

Что ж ты пугал меня своим шариатом, чертов хряк! Если только в этом все дело…

— Мамочка, писать хочу! — проныла дочь.

Я достал сто баксов и хлопнул купюру о стол.

— Вот! Все! И ни центом больше. Собирай вещи, Таня! — Это уже по-русски.

— Триста, — таможенник поглядел на меня исподлобья.

— Сто. Any cent more. I'nt wonna speak about this shit too much.

Жирный сгреб сотку и выплюнул:

— Вон отсюда. И чтоб я тебя больше не видел.

Едва живые, выползли из аэровокзала.

— Неу! — окликнул нас немец. — Problemen?

— Что здесь творится? — злобно поинтересовался я.

— Verdammte Arschlecker, — покачал он головой. — Good luck, Kollegen!

Ловко маневрируя между машинами, немчура скрылся из виду.

— Ну, и что ты обо всем этом думаешь? — с ненавистью спросила Таня. — Это, по-твоему, нормальный отдых? Сейчас беру ребенка, и мы возвращаемся домой. Хватит с меня экзотики. Урод проклятый!

— Успокойся, пожалуйста, — потребовал я не очень уверенным тоном. — Приедем в гостиницу, будешь затевать истерики сколько угодно. А сейчас успокойся.

— Завез в какую-то дикую страну… Представляю, что будет дальше. Я же говорила… И ребенок должен все это терпеть. Давай сюда наши документы и билеты!

— Хватит! — взревел я наконец. — Приедешь в гостиницу, выспишься, поешь и езжай куда хочешь! Ребенок должен выспаться и поесть.

Таня примолкла. Она побаивается меня бешеного. Машка спряталась за мать.

— Ну и как мы доберемся до Хаммарата? Где этот твой Курбан?

— Найдется.

Площадь у аэровокзала: корявый квадрат, стиснутый со всех сторон убогими строениями в колониальном стиле. Между ними — тощие пальмы, понуро свесившие обожженные листья. Экзотика налицо. Машины, дико сигналя, несутся во все стороны сразу, уворачиваясь друг от друга. Правил движения для них не существует. Между транспортными средствами тащатся повозки, запряженные ослами, велосипедистами и пешеходами. Никто ни на кого не обращал внимания, все двигались в кипящем вареве, смешиваясь и звуча на разные лады. Прямо на нас гордо шагал драный верблюд в проплешинах, на котором восседало нечто, замотанное в пестрые лоскутья.

— Кэмел! — заорала Машка. — Папа, мама, смотрите — кэмел!

Мы уступили дорогу зверюге. Верблюд явно считал себя в больших правах, чем троица белокожих иностранцев. Прямо на заплеванном асфальте кипела торговля: фрукты, овощи, какие-то сомнительные сласти. На пылающей жаровне стоял гигантский котел, из которого валил густой вкусный пар. Молодой развеселый араб в адидасовской грязной майке шуровал в котле деревянной палкой размером с бейсбольную биту и пританцовывал. Периодически выкрикивал длинные гортанные фразы, обращаясь в пространство. Варево никто не покупал. Немного в стороне я разглядел автостоянку. Несколько желтых такси и еще какой-то транспорт. Мы пошли, раздвигая чемоданами плотную и пеструю толпу. На нас никто не обращал внимания, кроме стаи мальчишек самого грязного и паршивого вида. Лохматые, исцарапанные, костлявые и наглые. Увязались за нами, бежали впереди и сзади, дергали за рукава, гримасничали, требуя милостыни. Никакого сострадания их вид у меня не вызвал. Но жена — надо же знать мою, черт возьми, жену!

— Боже мой, бедненькие, — громко охнула Таня. — Какой ужас. Особенно этот малыш, посмотри на него только!

Самый невзрачный недоносок был покрыт с головы до ног коростой какой-то.

— Деньги у тебя? Дай им мелочи, пожалуйста! Господи, какие же они…

— Ты что, в Москве тоже всем беспризорникам подаешь? — Меня даже передернуло от брезгливости. Не люблю уличных. — Или эти чем-то лучше?

— А тебе жалко пяти копеек? Для несчастных детей тебе пяти копеек жалко?

— Папочка, мне страшно, — пролепетал мой собственный ребенок и ухватился сзади за брюки. — Я их боюсь, они плохие.