Семь ангелов - Николай Усков Страница 29

Повсюду лежали стопки книг – на столах, на полу, на невысоком расписном сундуке, в кухне, туалете и на подоконниках. Многие из них, судя по сизому слою пыли, находились в этом рассеянии не первый месяц. Диван в гостиной очевидно был продавлен в своей правой части – там, где Кен предпочитал сидеть. Какие-то зарядные устройства выползали из самых неожиданных углов. Оторванные от питания и утратившие связь с приборами, для которых были предназначены, они напоминали мертвые растения. Неожиданно Алехин заметил под креслом отбившийся носок, свернувшийся калачиком и обросший комками пыли. Кусочек полиэтиленовой упаковки, сорванный с пачки сигарет, валялся на комоде под марокканским зеркалом, кривоватым и топорным. Кен вспомнил, что его гид по Марракешу, увидев этот трофей, презрительно фыркнул: «Нехороший человек тебя обманул. Это плохой сувенир – кости коровы, но крашенные под верблюжьи». Кен понятия не имел, почему верблюжьи кости лучше коровьих, но теперь подумал, что Климовы не позволили бы себе такой дешевки. «Стоп! Никаких Климовых».

Он заглянул в холодильник. Из еды там скучали заплесневевшие огурцы в зверски разодранной упаковке и бутылка «Вдовы Клико». Выбор был сделан мгновенно. Естественно в пользу дамы, которая, хоть и была вдовой, чувствовала себя неизмеримо лучше огурцов. В опытном кулаке пробка сдавленно ухнула и отделилась от бутылки с выдохом глубокого облегчения. Налив бокал, Алехин придвинул его к лицу. Ему нравилось, как пузырьки, подпрыгивая, щекочут и обжигают кончик носа. Отхлебнув немного, Кен плюхнулся на диван ровно в том месте, которое было продавлено, и достал из портфеля папку с дневником кардинала Хуго де Бофора. Рассказ петлял между событиями политической истории Сицилийского королевства. Коварный монах то трепетал от любви к Иоанне, то ненавидел ее за те чувства, которые она в нем разбудила. Но более всего он радовался своей закулисной роли в этой истории. «Интересно, зачем Хуго нагородил такое: убийства, пытки, казни, распад королевства? Зачем?» – спрашивал Алехин и вдруг споткнулся о слово «якорь»: «Называл он это место нашим якорем, ибо таково значение его имени». Кого «его»? – говорил сам с собой главный редактор. Этого места? Или папы Климента? Значение имени понтифика было сlemens, то есть «кроткий». Название же Авиньона, вообще, отсылало к галльским племенам каваров, у которых был клан некоего Авиния. Ancora – изначально греческое слово, к которому восходил и русский «якорь», не имело отношения ни к Клименту, ни к Авиньону. Алехин выпил уже полбутылки «Вдовы» и выкурил пачку сигарет. За окнами совсем стемнело.

Первая жена Климова и мать Лизы, Ирина Сергеевна, не хотела задерживаться в Москве, особенно в доме, где царствовала Полина, но ее беспокоило состояние дочери. Через час после того, как уехал Алехин, Ирина Сергеевна решила зайти к дочери.

Лиза говорила по телефону и, не отрываясь от трубки, помахала матери рукой:

– «Эхо Москвы»? Ну, хорошо.

…

– Да, оригинал духовной пропал. Но у меня сохранилась копия.

…

– Я еще не решила, как поступить. Это все.

– Привет, мам, – Лиза бодро улыбнулась, – ох, замучили. Сначала Собчак, потом Business FM, BBC, РБК, НТВ, вот теперь «Эхо Москвы».

– Ты что, даешь интервью? – испугалась мать.

– Да, если все э т о случилось, чтобы украсть у папы грамоту XIV века, я должна заявить, что у меня есть копия.

– Зачем?

– Преступник обязательно объявится, – легкомысленно сообщила Лиза. Ирина Сергеевна присела на край кресла и быстро заговорила:

– Мало тебе горя. Федя пропал, Иван покончил с собой. Лиза, не наше это дело. Федя всегда так жил, он рисковал. Я чувствовала, что однажды… – она осеклась. – Знаешь, как я боялась за него? Помню, слышишь по телевизору, что сегодня расстреляли очередной «Мерседес», смотришь, вроде такой же, как у Феди. И внутри – мужчина. Вот камера ползет по телу. Рубашка его, галстук, боже, нет. А потом показывают – какой-то другой мужчина, седой совсем. И так каждый день, каждый день, – она зарыдала. Лиза присела к матери на подлокотник кресла и обняла ее. – А знаешь, каково было ждать его ночью? – продолжала Ирина Сергеевна. – Вот машина подъехала к подъезду – мы тогда еще на Никитской жили, – выглядываю в окно и думаю, что, может, вижу его сейчас в последний раз: слава богу, сел в лифт, слава богу, едет, бегу открывать, вроде на лестнице никого. Обнимаю так, словно с войны вернулся, а он отстраняется…

– Мама, ну сейчас другие времена.

– С такими деньгами времена всегда одинаковые. Ни к чему нам это, Лиза! Я, когда Федя ушел, даже обрадовалась. А потом он стал совсем чужим, словно и не он это был. Я и волноваться перестала. Там в Авиньоне – другой, не Федя.

– Мама, не начинай, – заныла Лиза, – он мой отец.

– Давай уедем отсюда. Будем тихо жить. Ты выйдешь замуж, родишь детей. Я внуков хочу. Зачем нам эти проклятые сокровища?!

– Я должна понять, что случилось с папой, – твердо ответила Лиза. – И эта авиньонская духовная – единственная зацепка.

Снова зазвонил телефон, Лиза ответила:

– Привет, Андрюш, да нет, ничего пока не известно.

– …

– Ну, давай кофейку попьем на следующей неделе. – Лиза разъединилась. – Малахов звонил, хочет посвятить исчезновению папы свою «Пусть говорят». Мама, я же теперь наследница. Ты это понимаешь? – важно спросила Лиза.

– Понимаю, – Ирина Сергеевна перестала плакать. Она подошла к тяжелому барочному зеркалу, поправила прическу, аккуратно промокнула слезы и сказала: – Лиза, мы, – она осеклась – ты… ты очень богата, но ты не сможешь заменить Федю, давай уедем.

– Нет, завтра я намерена встретиться с топ-менеджментом «Контека».

– С кем? – изумилась Ирина Сергеевна.

– Я намерена встретиться с топ-менеджментом папиной компании. Мама, главный член предложения здесь «я».

– Ты не сможешь как он, ты ничего в этом не смыслишь.

– Положим, ты права, но я должна защитить то, что делал папа.

– Почему ты? У него есть жена. Ты с Полиной говорила?

– Она никто. По завещанию ей не достанется ничего.

– Я знаю. Но Федя ведь собирался изменить завещание, – устало ответила Ирина Сергеевна, – просто не успел.

– Может, мы вообще рано его хороним, – сказала Лиза.

– Не думаю, – Ирина Сергеевна покачала головой. – Не думаю.

Лиза с удивлением посмотрела на мать:

– Тебе что-то известно, мама? – Она схватила ее за плечи и уставилась в покрасневшие глаза. Но Ирина Сергеевна молчала.

Он взял брусок рубленой морковки и отправил его в рот. Потом тщательно вытер белой крахмальной салфеткой пальцы – он не терпел, когда они оставляли даже микроскопические следы на стекле, взял стакан молока и с удовольствием осушил его наполовину. Развернул свежий номер «Фигаро» и, насвистывая арию Царицы ночи из Моцарта, углубился в чтение. Газета с тревогой сообщала, что ситуация в Греции близка то ли к дефолту, то ли к революции, а может, и к тому и к другому одновременно. «Греки – поганый народец. Всегда были такими – ленивыми, лживыми бездельниками», – подытожил он.