Дитя мрака - Берге Хелльстрем Страница 3

Он шел дальше, распугивал крыс, щурился, когда свет лампы отражался от металла на стене и тогда настигал его. Но шаги он больше не считал. Туннель длинный, шагов слишком много, добрых четыре сотни метров на запад, в том же направлении, в каком бы он шел и наверху, по заснеженной Арбетаргатан.

Третья дверь, как и первая, врезана в стену туннеля.

К ней-то он и направлялся.

К входу, а одновременно к выходу.

На другую сторону, в другой мир.

Он опять подождал с ключом в руке, тревожно прислушиваясь, но слышал по-прежнему лишь собственное дыхание. Ни шагов, ни голосов — большинство тех, кто жил в здешних туннелях, по ночам спали.

Он отпер замок, ведь это проще простого, с силой толкнул тяжелую дверь и ступил в обыкновенный подвальный кульверт большой городской больницы.

* * *

Грязно-красный автобус медленно катил под уклон, по Хантверкаргатан. За окнами, грязными снаружи и запотевшими изнутри, возникло движение, кто-то отчаянно тер стекло, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. Что-то происходило, и пассажиры заволновались, не понимая толком, что именно происходит и почему, просто впервые за долгое путешествие почуяли страх перед неизвестностью.

В городе ночь, до рассвета еще несколько часов, и потому длинный автобус, не заглушая изношенный мотор, под прикрытием темноты припарковался на площади Кунгсхольмсторг.

Из автобуса один за другим вышли двое мужчин и женщина. Вынесли коричневые пластиковые пакеты и кучами сложили на узкой гравийной дорожке. Затем вернулись в автобус, несколько секунд царила тишина, насколько это вообще возможно в густонаселенном квартале.

Потом грянули крики.

Не слишком громкие, не особенно продолжительные, но все же перебудившие обитателей близлежащих домов: сорок три ребенка решительно отказались покидать свои места.

Одни крепко вцепились в поручни, другие отбивались, многие плакали, кое-кто истошно вопил.

Громче всех кричала девочка с виду постарше других — прижимая к себе младенца, она забилась в угол сиденья, к запотевшему окну. Один из мужчин сильно встряхнул ее за плечи, другой выхватил младенца, вынес из автобуса, посадил на землю рядом с пакетами. Оттолкнув того, кто тряс ее за плечи, девочка бросилась следом за ребенком, подхватила его и снова прижала к себе. Потом обернулась и крикнула что-то в сторону автобуса, на языке, которого никто из любопытных, наблюдавших за этой сценой в окно, не понимал.

Считаные секунды — и все стихло.

Быть может, от мороза, к которому они были не готовы.

Быть может, от таблеток, которые им давали, а в конце пути удвоили дозу.

Быть может, они просто подчинились, ведь и старшую девочку тоже выставили из автобуса.

Несколько мальчиков, на вид лет двенадцати, подошли к куче пластиковых пакетов и долго рылись в них, пока не нашли два тюбика сантиметров тридцати в длину, открыли и принялись делить липкое содержимое, выдавливая его в подставленные ладошки.

Они уселись бок о бок на краю тротуара и глубоко дышали, уткнувшись носом в ладони и провожая взглядом автобус, пока он не скрылся за домами набережной Норр-Меларстранд. Мало-помалу дети затихли, ушли в себя.

* * *

Лео не любил это здание. Но нуждался в нем. Он не любил тамошних людей, днем и ночью суетившихся вокруг. Другие здания, которые имели выход прямо в туннели, ночью стояли темные, безмолвные, пустые, но здесь жизнь кипела ключом круглые сутки.

Он поднял тяжелую крышку одного из канализационных люков на Арбетаргатан и спустился в подземелье, прошел по системе туннелей и подождал у последней двери, пока не убедился, что никто его не увидит.

Потом открыл дверь.

И очутился в подвальном этаже большой больницы.

Он приходил сюда время от времени, оставлял и забирал разные вещи.

Над ним, на верхнем уровне подвала, на первом и всех прочих этажах высотного дома, сновали люди в белом. А здесь, в самом низу, большей частью попадались мужчины в синем, водители автокаров, и он совершенно точно знал, что последний проходил несколько часов назад, около девяти, это был мусоровоз, выглядевший как небольшой поезд из нескольких вагонеток. Следующий придет утром, он поменьше и пахнет кашей и свежим хлебом.

За много лет он выучил этот распорядок, знал наверняка, сколько времени можно находиться здесь без опаски.

Рука сжимала связку ключей. Взгляд на стенные часы. Скоро четыре.

Ночь близилась к концу.

Осталась еще одна дверь, наискось по коридору того больничного кульверта, где он сейчас находился. Тоже голубая, металлическая, но с красным огоньком светодиода возле дверной ручки.

Сигнализация.

Но его это не тревожило. Он же знает, как открыть, чтобы она не сработала.

Верхний замок здесь уже давно, ключ легко скользнул в скважину и без труда повернулся.

А вот нижний — совсем новый, поэтому Лео достал из кармана половинку маникюрных ножниц, сунул острие в цилиндр замка, покрутил. Затем извлек из того же кармана металлические пластинки-щупы из набора инструментов, который несколько лет назад стащил на бензоколонке «Статойл» у станции метро «Альвик». Перебрал их, выбрал одну, подточил напильником, чтобы получилось четыре зубчика, расположенные чуть подальше друг от друга, чем на обычном ключе. Осторожно просунул отмычку в замок, она точно вошла в скважину, обработанную маникюрными ножницами, сопротивление ослабло, цилиндр с легким жужжанием повернулся.

Лео вошел в больничную мастерскую.

Он часто бывал здесь по делам. В помещении пахло машинным маслом и пылью, он поставил рюкзак на пол между верстаками, распустил кожаные ремни, откинул клапан. Достал неуклюжего вида агрегат, водрузил на верстак. Потом взял висящий на стене шланг, подсоединил к агрегату и стал следить за ходом зарядки.

Ночь была хорошая, долгая.

Ей нельзя там оставаться.

Он устал, хотел домой.

Она приведет их к нам.

Если поторопится, он успеет перетащить ее и оставить, успеет еще раз пройти по системе туннелей туда и обратно.

Ее надо убрать.

Времени пока вполне достаточно. Хотя она тяжелая и его израненные руки будут болеть, а ее тело будет цепляться за выбоины туннеля. Он покончит с этим до утра, пока не рассеялась темнота, пока в большом доме не началась каждодневная суета.

* * *

За большим окном было холодно.

Снег, темнота, треклятая зима, что ночь за ночью расширяла свои владения, пожирала его пятидесятивосьмилетнюю жизнь, безвозвратно.

Он не боялся, не горевал о том времени, которого не осталось, времени всегда не хватало, чтобы избыть тоску, он устал, устал оскальзываться на плохо расчищенных тротуарах, устал от напряжения, которое не давало перевести дух, устал от гнета вины, мечтал о толике тепла, о том, чтоб ходить без перчаток и кальсон, — черт побери, разве он требует слишком много?