Заарин - Алексей Шаманов Страница 3

Едва взглянув на лопатку, заарин изменился в лице. Он увидел то, что на короткое время выбило его из колеи. Однако вскоре он взял себя в руки, достойно довел обряд посвящения до конца, но на следующий день сам отыскал новопосвященного хаялгын-боо и запретил ему не только входить в свою белую юрту, но и вообще попадаться ему на глаза…

Но несмотря ни на что, Баташулуун Шагланов оставался найжи. Он едва заметно кивнул:

— Говори.

— Разреши задать тебе вопрос.

— Спрашивай.

Гомбо вдруг поднял голову и дерзко посмотрел заарину в глаза.

— Что ты прочел по жертвенной лопатке на моем посвящении, богдо?

Баташулуун был удивлен тем, что молодой наглец смеет смотреть в глаза заарину! Однако… Впрочем, лицо его продолжало сохранять абсолютное спокойствие. Шаман, просветленный разумом, коему открыты тайны загробного мира и мира духов, легко сумеет совладать с человеческими эмоциями.

Баташулуун усмехнулся:

— Я скажу только то, что скажу.

— Я внимаю, богдо.

Более Гомбо глаз не поднимал.

— По праву рождения ты обладаешь сагаанай удха, то есть на роду у тебя написано стать белым шаманом, как все твои предки по материнской линии.

— Это так, богдо.

— Ты станешь черным шаманом, Гомбо.

Тот удивленным не выглядел, напротив. Слова найжи, вероятно, лишь подтвердили его собственный уже сделанный выбор.

— Это не есть сээр, — сказал он.

— Да, греха в этом нет, но и хорошего мало. — Баташулуун отставил в сторону пиалу с остывшим чаем. — Говори, Гомбо, зачем ты пришел, и уходи. Мое время мне не принадлежит.

Молодой шаман склонил голову ниже.

— Смирнов-нойон, полицейский ротмистр, арестовал моего младшего брата Батлая и посадил его в каменный подвал в Иркутске.

— Это не есть сээр, это работа полиции. В чем обвиняют Батлая?

— В конокрадстве.

— Если твой брат вор, его надлежит наказать. Если же он невиновен, власти разберутся и скоро отпустят его.

— Батлай невиновен! — Гомбо заговорил экспрессивно, но жестикулировать, впрочем, как и поднять глаза, не решался. — В тот день, когда была совершена кража, весь улус видел его гуляющим на свадьбе! И полиция знает об этом!

— Почему же его не отпустят? — искренне удивился Ба-ташулуун.

— Прошлым летом на Сур-харбане Батлай выиграл скачки на моем донон-хэер (четырехлетий гнедой скакун). Русский нойон еще тогда положил на Гнедого глаз… Он требует отдать ему коня, и тогда он отпустит брата.

— Это сээр… нет правды на земле… — печально вздохнул Баташулуун. — Будет лучше, если ты отдашь ему Гнедого… Но что же ты хочешь от меня?

Гомбо искоса взглянул на заарина и, снова опустив глаза, произнес:

— Я хочу наказать русского. Я хочу съесть его душу… Научи меня, богдо!

Баташулуун не удивился просьбе, он и ожидал от молодого дерзкого шамана нечто подобное.

— Я могу научить тебя, — сказал он, — но я не стану этого делать. Это сээр, великий сээр. Не пристало хаялгын-боо заниматься подобным.

— Но это делают даже непосвященные черные шаманки! — воскликнул Гомбо.

— Ты знаешь, как поступают с ними, — сказал Баташулуун. — А теперь иди.

— Батлаю семнадцать лет, он лучший наездник в округе! — не унимался Гомбо. — Он смел и дерзок! Батлай не склонит головы, и русские убьют его, богдо. Помоги!

Баташулуун закрыл глаза.

— Иди, — сказал он, и губы его не шевелились.

Гомбо Хандагуров подчинился. У войлочного полога на выходе он оглянулся и увидел, как заарин-боо с закрытыми глазами парит в трех вершках над ковром, застилающим земляной пол юрты…

9.33. Поселок Хандабай. Автостоянка возле лицея

— Что нового наваял, сочинитель? — поинтересовался Стас.

Артем в это время въезжал на автостоянку у лицея. Он сперва припарковал внедорожник, а уже потом повернулся так, чтобы видеть одновременно и Стаса на переднем сиденье, и на заднем — Джину, ради которой главным образом и продекламировал, нарочито пафосно:

Открыть консервы было нечем.

Не извлеченная на свет,

в железной клетке билась печень,

сплошь измельченная в паштет!

— А дальше? — спросил Стас.

— Все.

— Прикольно, Артем, молодец! — похвалила Джина, хотя Артему было абсолютно не ясно, действительно ли ей «прикольно» и он «молодец», либо все ровно наоборот, стишок — отстой, а он — придурок.

Разве можно было понять, что на самом деле скрывается за этой чуть насмешливой улыбкой, за врожденным прищуром раскосых карих глаз? Тем паче для европейца мимика азиата загадка. Впрочем, Евгения Лунева, для друзей Джина, буряткой была лишь по матери, которая родилась на Ольхоне. Именно эту азиатскую половинку девушки Артем Беликов, ее одноклассник, обожал и одновременно не понимал совершенно. Может, поэтому и обожал?

Девушка почти не красилась. О таких, как она, говорят: хорошенькая, но добавь чуть яркости макияжа да фирменных тряпок, назвали бы красивой…

— «Камеди-клаб» меньше смотри, — посоветовал другой одноклассник Артема Стас Кузнечихин, покидая салон внедорожника. — Если ты стишки вроде того, что прочел, на творческий конкурс отправишь, не видать тебе вызова на экзамены. В Литинституте дяди серьезные сидят, им твои хохмочки — что черту ладан.

Джина усмехнулась:

— Тебя послушать, так там дом престарелых без чувства юмора.

— Зато с застарелым геморроем и болезнью Альцгеймера.

— Перестань, Стас, там преподают нормальные люди, и даже неплохие поэты среди них попадаются, — заступился за профессуру Артем.

Они стояли на заасфальтированной школьной стоянке, теперь полупустой по случаю летних каникул. Среди десятка учительских машин Артем разглядел темно-синий «фольксваген» завуча Нины Павловны, ради встречи с которой друзья и заехали в школу.

Автостоянка находилась с правого торца корпуса лицея, с задней стороны которого сразу за спортивной площадкой на месте недавно вырубленного старого осинника высился теперь двухметровый забор из рифленого железа, огораживающий стройку. Учащихся становилось все больше, давно назрела необходимость в новом корпусе, и в этом году руководство наконец изыскало средства на его строительство.

Еще лет пять назад лицей был обычной средней школой деревни Хандабай, теперь пригорода Иркутска, до центра которого на рейсовом автобусе можно было добраться за сорок минут.

Давным-давно, еще до октябрьского переворота 1917-го, здесь был бурятский улус, но по какой-то давно забытой причине жители вдруг разом покинули его, и свободное место со временем заселили русские переселенцы, сохранив за новой деревней старое название.