Первый всадник - Джон Кейз Страница 3

— Я слышала крик, — зачем-то объяснила она.

— Это все он, — кивнул Вон в сторону тела Гарри. — Иглы испугался.

Француз забрался в грузовик, где у белого железного стола стояли два пластиковых контейнера по двести пятьдесят литров. Пол был предусмотрительно укрыт черным полиэтиленом. С потолка свисала лампа. Француз включил свет и выпрыгнул наружу.

— Нет, — сказал он. — Не иглы. Просто увидел пластик и испугался.

— Какая разница? — пожал плечами Вон. — Помоги их погрузить.

Француз взял Марту за руки, Вон ухватился за ноги и поднял глаза на Сюзанну.

— Видела, как свет погас?

— Какой свет? — не поняла Сюзанна.

— В ее глазах, — объяснил Вон. — Вы смотрели друг другу в глаза.

Сюзанна рассеянно кивнула. Да, видела. Глаза Марты… просто погасли.

Пока она думала, первый труп погрузили в грузовик. Вон бросил на нее сочувственный взгляд.

— Я сразу понял. По твоему лицу видно.

— Что видно?

— Как ты среагировала. Как будто… — Он внезапно смолк.

— Как? — снова переспросила Сюзанна. Со стороны могло показаться, что она начала заигрывать.

Вон секунду подумал, наконец покачал головой и нервно рассмеялся.

— Трудно объяснить. Очень трудно.

Он схватил второго мертвеца за руки и потащил к грузовику.

Сюзанна смотрела и не верила своим глазам: ноги оставляли на земле неглубокие борозды, идеально, невозможно параллельные, совсем как линии на тетрадном листе.

Предгорья Масиннён, 26 января 1998 года

Шум он услышал не сразу. Почти неразличимый рокот долетал откуда-то снизу с порывами ветра. Кан с трудом карабкался по склону, низко пригнувшись к земле, — ему было некогда прислушиваться. Холод сковывал движения. Уже дважды Кан поскальзывался, но до сих пор ему удавалось удерживаться, пробивая корку снега и цепляясь за нее. Снег набивался в дырявые перчатки — хвататься за битое стекло и то приятнее.

Несмотря ни на что, он сумел подняться довольно высоко. Для калеки — невероятно высоко. В Корее нужно приспосабливаться, иначе просто не выжить. По этому склону, утыканному сосновыми пнями, взбирались многие, но у всех было по две ноги. А у Кана — одна.

Внизу большую часть леса давно уже вырубили на дрова. Выше начали попадаться заживо ободранные сосенки — голые высохшие стволы. Кору обдирали в голодные годы, когда еды не оставалось совсем.

Желудок всегда можно набить мягкой древесиной, прямо из-под коры. Она практически не переваривается, однако жевать приятно. Древесина, хотя и ненадолго, заглушает голод и боль в желудке, а из коры получается слабенький чай.

Чем выше, тем больше и больше становилось мертвых ободранных остовов.

Обычно за травами, корой и хворостом в холмы поднимаются женщины. Прежде, пока ее, как и многих других, не забрала болезнь, этим маршрутом поднималась жена Кана, с той же складной пилой и веревкой.

Она и объяснила, куда идти. С тех пор как жена умерла, Кан проделал этот трудный путь уже раз десять. Он собирал хворост и выменивал его на рис и травы и успел изучить холмы над Чхучхонни как свои пять пальцев.

Остановившись передохнуть, Кан принялся разглядывать холм и прикидывать, как проще миновать утесы, заранее продумывая каждый шаг. Задача предстояла не из легких, тем более что движения сковывал протез, заменявший левую ногу ниже колена.

Начался голый участок, покрытый лишь коркой льда. Впереди растянулась снежная поляна. Осторожно, опасаясь расселин, Кан поднялся на вершину, где все еще росло несколько крепких высоких сосен.

Как всегда в этом месте, ему померещилась жена. На глаза навернулись слезы. Он отломил веточку у молоденькой сосенки и принялся высасывать смолу, оглядываясь в поисках подходящего дерева, которое можно спилить и оттащить вниз, в деревню.

Только тогда, в тишине сосен, он впервые расслышал в вое ветра далекий рокот — и сразу понял, что это.

Помощь идет.

Кан проковылял обратно к склону и посмотрел вниз, на дорогу, по которой к Чхучхонни двигалась вереница грузовиков, совсем крошечных с высоты.

Колонна состояла из джипа и восьми грузовиков: шести армейских и двух безбортовых платформ, на которых везли оранжевые бульдозеры. След колонны просматривался сверху до самого изгиба долины — черный зияющий шрам на припорошенной земле. Колесные цепи вгрызались в снег; грязь и ледяная крошка летели из-под колес.

Впервые за много недель Кан улыбнулся. Со вздохом облегчения он сел прямо на снег и отверточкой, с которой никогда не расставался, подкрутил болты в протезе. Теперь станет легче.

Ведь хуже уже некуда. Никто в деревне не мог вспомнить такой долгой, жестокой зимы, принесшей сначала голод, а потом мор. На фабрике, сложенные поленницей, лежат тридцать два трупа — треть деревни. Фабрике больше двадцати лет, и все это время на ней изготавливали прекрасные метлы. Сейчас, без топлива, станки замерли, и бетонное здание, внешне напоминавшее гроб, казалось мертвее тех, что в него сносили.

Снаружи фабрика устрашала; изнутри этот морг, вымощенный изъязвленными телами мужчин, женщин и детей, незадолго до смерти сделавшимися ярко-синими, — повергал в ужас. Собирать трупы — обязанность Кана, единственного медицинского работника в Чхучхонни. Весной можно будет всех похоронить.

Впрочем, прежде Кан сомневался, что зиму кто-нибудь переживет. Во всяком случае, вряд ли это будет он, а даже если и он — вряд ли у него хватит сил, чтобы взяться за лопату.

Теперь Кан устыдился собственного отчаяния. Когда оно подкралось? Не тогда ли, когда пришлось отнести на фабрику и собственную жену? Да, тогда он и решил, что никто их беды не заметил. В конце концов Чхучхонни — маленькая деревня, и никому нет до них дела… Вредные мысли. Хорошо, что Кан ими ни с кем не поделился. Сегодня наконец стало ясно, как он был не прав. Все-таки жизнь крестьянина из Чхучхонни ничуть не менее важна, чем какого-нибудь инженера из Пхеньяна. Доказательство — вот оно, прямо перед глазами. Просто на организацию помощи потребовалось время.

Армейские грузовики — новый укол совести. В них наверняка привезли еду и лекарства — и врачей. Самых настоящих врачей, которые, наверное, даже в университете учились. Они во всем разберутся.

Не то что он. Меньше чем за месяц деревню охватила эпидемия болезни с такими странными и жуткими симптомами, что в Чхучхонни приехал врач из пхеньянского Института инфекционных заболеваний.

Врач оказался очень старым и невысоким, с огромными и желтыми передними зубами, как у кролика. Он говорил резкими, рублеными фразами, перемежавшимися долгими, многозначительными паузами, и курил импортные сигареты — одну за другой. Чтобы столько курить, надо быть большой шишкой. Все равно Кану он не понравился.