Смерть с отсрочкой - Крис Хаслэм Страница 3

— Спасибо. Меня зовут Ник Крик.

Тепло из открытой топки притянуло кровь к щекам Ника, который подтащил стул по кафельному полу и уселся. Ленни остался стоять, оглядывая полки, приподнимая безделушки, разглядывая надписи на подставках.

— Полагаю, чаю желаете? — буркнул Сидней.

— Хорошо бы капельку чего-нибудь покрепче, учитывая погодные условия, — ответил Ленни. — Смотрите, что я привез. — Он вывалил на стол содержимое пакета. — Рулеты с инжиром, чудный пирог «Фрай Бентос»… ох, видите, два пакетика мятных конфет, пара банок вашей любимой лондонской тушенки.

Сидней поставил рядом с продуктами графин, три стакана. Ник принял его за старого солдата, благодаря остаткам волос, столь же коротко стриженных на военный манер и таких же седых, как усы. Видно, характер довольно вспыльчивый.

— Сколько я вам должен? — отрывисто спросил старик.

— Мне? — воскликнул Ленни. — Ничего! Это подарок, мистер С., а стаканов надо всего два. Ник у нас в полной завязке.

— Где?

— Спиртного не пью, — объяснил Ник.

— Боже милостивый! — вскричал Сидней, наполовину удивленно, наполовину подозрительно. — До чего необычно. Для вас одного чай не стану заваривать.

— Ничего, — улыбнулся Ник. — Мы ненадолго. — Ему страшно хотелось вернуться в свою комнатку в квартирке на двоих, запереть дверь, закрыть шторы, зажечь свечу, начать праздновать.

— У него сегодня день рождения, — пояснил Ленни. — Тридцать три года. Хочет ехать домой, распинать сам себя на кресте.

— Ну, поздравляю, — сказал Сидней, торжественно поднимая стакан. — Точно не желаете присоединиться?

— Славная капелька шерри, — перебил Ленни. — «Харви»? «Эмвакрим»?

— Фактически мансанилла из Сан-Люкара, — придирчиво поправил Сидней. — Пейте. Я хочу, чтоб вы взглянули на штукатурку в гостиной.

— Сейчас? — спросил Ленни.

— А когда же вы думали? — переспросил Сидней. — И еще: в окно в задней спальне жутко дует. Привезли инструменты?

Ник смотрел на Ленни, обещавшего завтра же первым делом вернуться и приступить. Потом взглянул на Сиднея, пожавшего плечами с разочарованием, которое его поколение приберегает для своих потомков. И задумался о динамике жизни.

— Идите сюда, посмотрите обои, — продолжал Сидней.

Ленни кивал, стараясь угодить, подмигнул Нику, следуя за стариком. Ник поднялся и пошел за ними.

— Вон, в углу, — указал Сидней, приведя их в богато украшенную гостиную, где пахло лакрицей и камфарой. — Отошли от стены. Должно быть, отсырели. — Старик покосился на Ника, который оглядывал комнату. — Любите искусство, молодой человек? — Он постучал пальцем по рисунку в раме, скомпонованному из разбросанных линий и сцепленных между собой овалов. — Работа Миро. [2]Весьма ценная.

Ленни втянул воздух сквозь зубы. Ковбой, мастер на все руки, обязан был это сделать, оценивая объем работ.

— Штукатурка живьем сдохла, — заключил он. — То есть дело долгое. — И принялся простукивать стену, а Сидней указал на гипсовый бюст:

— Франция, конец восемнадцатого века. Подписной, но без названия.

Ник его уже видел. Напротив камина висела крупномасштабная карта, одноцветная мешанина паутинных контуров и иностранных названий, но почти каждый прочий квадратный фут стены был увешан произведениями искусства. Картины маслом, акварели, ксилографии, гравюры, пейзажи, портреты, миниатюры, литографии и ни одного фотоснимка. Крышка огромного рабочего стола завалена книгами в кожаных переплетах, заставлена керамикой и старинным стеклом, среди всего этого высилась гигантская шахматная ладья, и снова ни одной фотографии. На полках двух книжных шкафов из красного дерева теснились перед книгами с виду ценные безделушки, артефакты, и опять ни единого снимка друзей и родных странного старика. Потом Ник заметил на старинном столике рядом с обшарпанным креслом три серебряные рамки в стиле модерн с тремя выцветшими изображениями двух женщин и солдата времен Первой мировой войны, все три черно-белые, все трое, судя по всему, давно умерли. Он оглянулся на гипсовый бюст и сказал:

— Разум. L'esprit de Raison. [3]

Сидней окинул его долгим взглядом.

— Вы меня удивляете, — сказал он наконец. — Сколько же это будет мне стоить, мистер Ноулс?

Ленни вытер об штаны руки, нахмурился.

— Дело не в деньгах, мистер Стармен, а во времени. Я бы взял с вас всего лишь за материалы — фактически за мешок штукатурки, — только время надо выкроить.

Старик вздохнул:

— Я хочу знать когда, а не почему.

Ленни почесал подбородок.

— Угу, угу, понимаю… Придется что-нибудь придумать.

— Придумывайте что хотите.

Ник позволил себе провести кончиком пальца по щеке Разума и улыбнулся. Беззащитному мужчине нагло морочат голову у него на глазах, а он никак не может понять, кто тут жертва.

Снежная пелена накрыла Норфолк сперва простыней, а потом толстым стеганым одеялом. Гонимый арктическим воздушным потоком снег высоко летел над живыми изгородями, берегами, припаркованными автомобилями, сыпался на мерзлые поля, налипал твердой белой коркой на стволы деревьев с восточной стороны. Ведущие теленовостей просили не выезжать и не выходить на улицу без самой крайней необходимости, обещая, что эта зимняя ночь надолго запомнится жителям Восточной Англии, но Сидней и его гости ничего не слышали. В берлоге Стармена не было телевизора, и, только когда Ленни сбегал к «глории» за сигаретами, стало ясно, что дальнейший путь невозможен.

— Придется вам остаться, — вздохнул Сидней, втайне удивляясь удачному совпадению снежной бури с его замыслом. — Наверно, хотите подкрепиться.

Ленни закурил дорогую сигарету.

— Как называется выпивка, которую людям дают перед чаем?

— Аперитив? — наугад предположил Сидней.

— Спасибо, мистер С., с удовольствием. Капелька того самого шерри хорошо пойдет. Ты чего, Никель?

— Ничего, — отмахнулся Ник. По правде сказать, его угнетала и беспокоила мысль о ночевке в доме старика, вдобавок он чувствовал возникавшую боль в горле. Непредвиденные изменения плана подрывали идеально сбалансированное напряженное ощущение благополучия; он досадовал, что у него нет ни зубной щетки, ни смены белья. Страстному желанию поскорее забиться в нору со своими священными реликвиями, провести ночь в одиноких раздумьях угрожала природа, и, когда Ленни согласился с Сиднеем насчет вынужденной ночевки в коттедже, оставалось только смириться.

— Кролик, — объявил Сидней.