Белые медведи - Анатолий Крысов Страница 3

Мне отвечали: «Лучше покажи руки! Они наверняка все в волосах от непрерывной дрочки!»

Не задумываясь ни на секунду, я отвечал: «Тут только щетина - вчера все сбрил», - и добавлял: «Могу погладить по щеке, если кому интересно».

Таким образом, выбрав юмор и самобичевание, я не ошибся: обидчики, увидев, что оскорбления меня не задевают, а даже подогревают, вскоре отстали. Я же стал «своим» практически в любой компании и прослыл остроумным и «в принципе милым парнем». Считаю, что вовремя брошенная шутка может спасти от неминуемого позора. Аминь.

Быстро став состоятельным, я прекратил комплексовать по поводу внешнего вида, попросту перестав замечать свое уродство. Имея гардероб общей стоимостью в несколько десятков тысяч долларов, уже не думаешь о таких глупостях, как раскосые глаза, шестипалые руки, изогнутые в обратную сторону ноги и неприятный запах изо рта. Раз есть счет в банке - значит, ты состоялся. Остальное неважно.

Моя жизнь летела стремительнее японского скоростного экспресса: в данный момент я езжу на Ауди, а ведь совсем недавно был младшим научным сотрудником. Отлично помню своего тогдашнего руководителя Яковлева. Это был высокий, чуть худощавый мужчина, с мутной лысиной и редкой бородкой. Всегда носил кеды. Имел массу странностей, одна из которых: всех женщин звать лапами, мужчин - братьями.

Яковлев был противен, с какой стороны ни посмотри. Когда он ел, окружающих тянуло блевать. Он громко чавкал, сопел и оживленно разговаривал, осыпая все вокруг размякшими кусочками еды вперемешку со слюной. Когда он ходил, окружающие еле-еле сдерживали приступы хохота. Яковлев обожал передвигаться быстро, молниеносно, но никогда не сгибал ног. Создавалось впечатление, что вместо них у него палки.

Но самое жуткое - это когда Яковлев стоял, прислонившись задом к столу, и что-то увлеченно обдумывал, теребя бородку. Обычно в такие моменты окружающие старались отвести от него взгляд, ведь во время особенно глубоких размышлений он настолько сильно дергал за волоски, торчащие из его подбородка, что порой попросту вырывал их. Мы начинали протирать колбы, записывать в блокнот какие-то формулы, делать перестановку на столе - лишь бы отвлечься и не видеть его рук, яростно вцепившихся в лицо, и не слышать его выдоха, когда очередной волосок обретал свободу.

Мне всегда казалось, что такое поведение Яковлева - это не врожденная или приобретенная мерзость, а умышленная и весьма изощренная пытка для подчиненных. Наверняка он думал, что раз ты работаешь в его отделе, то должен терпеть все. Даже когда он обмочится себе в штаны во время утренней планерки, ты должен будешь спокойно сидеть на стуле и делать долбаные заметки в блокноте.

Мы и сейчас видимся каждый день: Яковлев работает вахтером в большом офисном здании, где два этажа занимает моя контора. Он все так же громко сопит и выбрасывает в воздух куски бутерброда в то время, как говорит мне: «Здравствуйте!» Я молча киваю в ответ.

Мой рабочий день начинается в девять часов утра, когда я нажимаю кнопку лифта. Это такой красивый блестящий агрегат, который вначале тебя бесшумно заглотит, а потом выплюнет на нужном этаже, закроет пасть и умчится прочь.

Все стены нашего просторного лифта - это одно большое зеркало, которое в данный момент помогает мне выдавить прыщ. Я изо всех сил пальцами обеих рук сжимаю маленький участок кожи на лице в ожидании щелчка, когда гной вырвется наружу. Кряхтя и морщась, я зажал кейс между коленями и чуть покачиваюсь. Проходит какое-то время, и именно в этой позе я приезжаю на свой этаж. Прыщ выдавлен.

В этот час в офисе еще тихо, никого нет, так как все приходят только в десять. Я иду мимо дверей отделов и персональных кабинетов в самый дальний конец коридора, где рядом с журчащим фонтаном расположился вход в мою берлогу. В приемной Вероника Ивановна - мой личный помощник и секретарь - поливает цветы из пластмассового кувшина. Ей за пятьдесят, и она неплохо справляется со своими обязанностями.

Я говорю:

- Доброе утро, - и открываю дверь в свой кабинет.

- Доброе, - отвечает Вероника Ивановна и добавляет: звонили из больницы.

- Зачем? - удивленно спрашиваю я, кладя сейф на стол.

- Ваша сестра в больнице. Вы не забыли? - говорит Вероника Ивановна и стирает пыль с полок и объясняет: они спрашивали, собираетесь ли вы приехать.

Прошло три дня, а я до сих пор не навестил сестру. Говорю:

- Сегодня заеду. Какой адрес?

- Вся информация у вас на столе рядом с клавиатурой. Мне предупредить врача? - говорит Вероника Ивановна.

- Нет необходимости, - отвечаю я и сажусь в кресло. Вероника Ивановна закрывает дверь.

Мою сестру зовут Инна, она на два года старше меня и владеет двумя бутиками модной одежды, а в свободное время пишет картины. Правда, ни одной я еще не видел, но, возможно, оно и к лучшему.

На правах старшей сестры Инна привила мне страсть к книгам в возрасте девяти лет. Начиная с того момента, я постоянно что-нибудь читал. Это могли быть сказки народов мира, могли быть детективы Агаты Кристи и Артура Конан Дойла, могли быть рассказы Зощенко. Могло быть что-то еще - без разницы: на первых порах меня увлекали не сюжеты и стилистические приемы, а само считывание букв. Когда под рукой не оказывалось художественной литературы, я читал выходные данные школьных учебников, мятые аннотации к аспирину, срок годности и состав на обертках вареной колбасы.

Какое-то время Инна была солидарна со мной в этом увлечении, но вскоре переметнулась на сторону музыки и кино. Я же так и остался в мире абзацев и предложений. В то время как другие дети во дворе разрывали дождевого червя на несколько частей и наблюдали, как эти части ползут по отдельности, я разбирал литературу. Мне нравилось препарировать книгу, словно она была живым организмом.

В детстве мы с Инной очень много разговаривали. Я делился с ней своими неудачами в школьном социуме, недовольством по поводу внешности, мыслями из прочитанных книг, а она рассказывала о каких-то внутренних противоречиях, метафизических проблемах и познании сущности бытия. В этих беседах, к началу студенческой жизни, родился Измельчитель. Мы придумали его как ответ на все вопросы. Им хотел стать я. Им хотела стать она. Это была основная цель.

Известно, что все люди, независимо от того, кем являются на самом деле, носят маски. Вся жизнь состоит из множества масок и постоянной их смены. Спросите любого психолога. Измельчитель тоже был маской. Его суть - Джек-Потрошитель от мира духовности и интеллекта, Чикатилло с эрудицией вместо ножа, Гитлер и Сталин в одном лице, уничтожающие не жизни, а убеждения. Причем без разницы, какого характера убеждения - важен только сам процесс разрушения жертвы, полной его аннигиляции.

Каждый человек имеет определенное количество вещей, которые ему дороги: книга, перевернувшая жизнь; песня, заставляющая рыдать или еще что-нибудь в этом роде. Задача Измельчителя - при помощи железной логики, вовремя вставленной цитаты и грамотно озвученного анализа растоптать объект любви жертвы, совершив тем самым виртуальное убийство. Прилюдно.