Фатерланд - Роберт Харрис Страница 31

– Ты не прав.

– …но надежный. Предположим, я тебе вчера утром не сказал, что гестапо забрало дело Булера к себе. Потом, когда ты вернулся, это я предложил заняться Штукартом. Они знают мой послужной список. Если будет исходить от меня, возможно, они заглотят наживку.

– Ты великодушен.

– Да брось ты, черт возьми.

– Но из этого ничего не выйдет.

– Почему?

– Разве не видишь, что привилегии и чистая биография здесь ни при чем? Посмотри, что стало с Булером и Штукартом. Они вступили в партию ещё до того, как мы появились на свет. Где были так нужные им привилегии?

– Ты и вправду думаешь, что их убило гестапо? – в ужасе спросил Йегер.

Марш приложил палец к губам и указал на портрет.

– Не говори мне ничего, что ты не хотел бы сказать Гейдриху, – прошептал он.

Ночь тянулась в молчании. Около трех часов Йегер сдвинул вместе несколько стульев, неуклюже улегся на них и закрыл глаза. Спустя минуту он уже похрапывал. Марш вернулся на свое место у окна.

Он чувствовал, как глаза Гейдриха сверлят ему спину. Пробовал не обращать на это внимания, но безуспешно. Обернулся и встал против портрета. Черная форма, белое костлявое лицо, седые волосы – не человеческое лицо, а негатив фотографии черепа, рентгеновский снимок. Единственными цветными пятнами на этом изображении посмертной маски были крошечные бледно-голубые глаза, словно осколки зимнего неба. Марш никогда не встречался с Гейдрихом, даже никогда не видел его, знал только, что о нем рассказывали. Пресса расписывала его как ницшевского сверхчеловека во плоти. Гейдрих в форме летчика (он совершал боевые вылеты на Восточном фронте). Гейдрих в костюме фехтовальщика (выступал за Германию на Олимпийских играх). Гейдрих со скрипкой (его игра вызывала слезы у слушателей). Когда два года назад самолет с Генрихом Гиммлером на борту взорвался в воздухе, Гейдрих занял пост рейхсфюрера СС. Поговаривали, что теперь он считался преемником Гитлера. В крипо шептались, что главному полицейскому рейха нравилось избивать проституток.

Марш сел. По телу разливалась свинцовая усталость, парализуя ноги, тело и, наконец, сознание. Помимо воли он забылся неглубоким сном. Один раз слышал вдалеке отчаянный человеческий крик, но, может быть, это почудилось ему во сне. В голове эхом отдавались шаги. Поворачивались ключи. Лязгали двери камер.

Он, вздрогнув, проснулся от прикосновения шершавой руки.

– Доброе утро, господа. Надеюсь, вы немного отдохнули.

Это был Кребс.

Марш чувствовал себя отвратительно. Глаза резал тошнотворные неестественные свет. В окно просвечивало серое предутреннее небо.

Йегер, ворча, спустил ноги на пол.

– И что теперь?

– Теперь поговорим, – ответил Кребс. – Начнем?

– Кто он такой, этот молокосос, чтобы измываться над нами? – прошептал Йегер Маршу, но достаточно осторожно, чтобы его не услышали.

Они вышли в коридор, и Марш снова задался вопросом, какую игру с ними ведут. Допрос – искусство ночного времени. Зачем было ждать до утра? Зачем давать им возможность восстановить силы и придумать какую-нибудь небылицу?

Кребс только что побрился. Кожа усеяна точками крови. Он сказал:

– Туалет справа. Если желаете умыться… – Это было скорее распоряжение, чем совет.

С покрасневшими глазами, небритый, Марш в зеркале был больше похож на преступника, чем на полицейского. Он наполнил водой раковину, засучил рукава и ослабил галстук, плеснул ледяной водой в лицо, на руки, затылок и шею. Струйка потекла по спине. Жгучий холод вернул его к жизни.

Йегер стоял рядом.

– Помни, что я сказал.

Марш снова открыл краны.

– Осторожнее.

– Думаешь, они прослушивают и туалет?

– Они прослушивают все.

Кребс повел их вниз. Сзади следовали охранники. В подвал? Они прогремели сапогами по вестибюлю. Теперь здесь было тише, чем когда они приехали. Вышли на скупой свет.

Нет, не в подвал.

В «БМВ» сидел, тот же шофер, который привез их с квартиры Штукарта. Машины двинулись на север и влились в уже оживленное уличное движение вокруг Потсдамерплатц. В витринах крупных магазинов были выставлены большие, в позолоченных рамах, фотографии фюрера – официальный портрет середины пятидесятых годов работы английского фотографа Битона. Их обрамляли гирлянды цветов, традиционные украшения к дню рождения фюрера. Оставалось четыре дня, каждый из них будет свидетелем все большего обилия знамен со свастикой. Скоро город превратится в море красных, белых и черных красок.

Йегер вцепился в подлокотник, казалось, его тошнило.

– Слушайте, Кребс, – произнес он заискивающе. – Мы все в одном звании. Можете сказать, куда мы едем?

Кребс не ответил. Впереди маячил купол Большого зала. Через десять минут «БМВ» свернул налево, на магистраль Восток – Запад. Марш догадался, куда их везут.

Когда они приехали, было почти восемь. Железные ворота виллы Булера были широко распахнуты. На участке было полно машин и людей в черной форме. Один из гестаповцев прочесывал газон металлоискателем. Позади него тянулся ряд воткнутых в землю красных флажков. Трое солдат СС копали ямы. На гравийной дорожке выстроились гестаповские «БМВ», грузовик, большой бронированный фургон, какие используют при перевозке золотых слитков.

Йегер толкнул локтем Марша. В тени дома стоял пуленепробиваемый «мерседес». Водитель стоял, опершись на кузов. Над решеткой радиатора металлический флажок – серебряные молнии СС на черном фоне; в одном углу, словно каббалистический знак, готическая литера «К».

Глава имперской криминальной полиции был старым человеком. Звали его Артур Небе, и он был легендой.

Небе возглавлял берлинскую сыскную службу ещё до прихода партии к власти. У него была маленькая голова и желтоватая чешуйчатая черепашья кожа. В 1954 году, к его шестидесятилетию, рейхстаг проголосовал за выделение ему крупного имения, включающего четыре деревни близ Минска в Остланде, но он ни разу не съездил взглянуть на него. Он жил с прикованной к постели женой в большом доме, где стоял запах дезинфекции и слышалось шипение кислорода. Поговаривали, что Гейдрих пробовал от него отделаться и поставить во главе крипо своего человека, но не смог. На Вердершермаркт его называли «дядюшка Артур». Он был в курсе всего.

Марш видел Небе издалека, но никогда с ним не говорил. Теперь тот сидел за роялем Булера, подбирая высокие ноты желтоватыми пальцами одной руки. Инструмент был расстроен, звук диссонансом отдавался в пыльном воздухе.

У окна, повернувшись широкой спиной к комнате, стоял Одило Глобус.

Кребс щелкнул каблуками и вытянул руку в нацистском приветствии.