Ледяная кровь. Полное затмение - Андреа Жапп Страница 31

Еще один фрагмент мозаики встал на свое место: Элевсию отравили, поскольку убийца надеялась, что будет отменен запрет выходить за пределы аббатства, а вместе с ним и тщательный обыск всех путников, поклажи и телег. Манускрипты! Они ни за что не должны попасть в руки их врагов. Аннелета постарается разоблачить отравительницу любыми способами, пусть даже ей придется подкрепить свое недостаточно высокое положение дерзостью, как она только что сделала в отношении Берты и Тибоды. Несмотря на возраст и старческое слабоумие, Бланш де Блино имела все законные основания претендовать на пост заместителя аббатисы. Впрочем, сестра-больничная не сомневалась, что убийце удастся без особого труда манипулировать старой женщиной. Что касается Берты де Маршьен, то она, пусть и забывшая о прежней надменности, столь глупа, что легко попадется на удочку, буквально растаяв от льстивых слов.

Аннелета боролась со смутным отчаянием, завладевавшим ее сознанием. Она найдет способ, чтобы помешать снятию запрета выходить за стены аббатства.

Она направилась к приоткрытой низенькой двери, как вдруг ее озарила новая мысль, леденящая душу. Эта мысль лишь подтверждала уверенность Аннелеты в извращенном уме ее заклятого врага: носовой платок. Зная то, что некоторые болезни, в частности простудные, могут передаваться через одежду и личные вещи больных, убийца украла носовой платок Жанны, несомненно, дремавшей в это время, чтобы подбросить его Элевсии. Хрупкое телосложение аббатисы вкупе с усталостью и беспокойством последних месяцев довершили дело. А затем подколодной змее осталось лишь наблюдать за развитием болезни и добавить яд в травы, которыми Аннелета непременно будет лечить аббатису.

Убить змею своими руками, если потребуется! Сестра-больничная чувствовала себя на это способной. Хуже, она жаждала видеть, как будет умирать дьяволица, видеть так же явственно, как видела угасавшую на ее глазах Элевсию.

Сестра-больничная быстро вышла, заперла дверь и поправила тяжелый ковер. Затем она закрыла на ключ кабинет Элевсии. Она сама проследит за выносом тела и никому не позволит занять покои их матушки. До тех пор,-пока не прибудет новая аббатиса, поскольку тогда Аннелете придется отдать ключи.

Боже всемогущий... сделай так, чтобы Франческо как можно быстрее приехал!

Камерленго Гонорий Бенедетти рассматривал слащавое лицо своего визави, французского прелата, преисполненного почтения. Епископ Фульк де Марзен ждал от него совета. И он прозвучал:

— Мой дражайший брат... друг мой, что я могу вам ответить? Разумеется, король Франции и другие монархи Европы используют всю свою политическую значимость, пытаясь повлиять на скорые выборы нашего нового Папы, но, в конечном счете, принимать решение будет только конклав. За вас выступают все французские прелаты, которые не хотят, чтобы Святой престол занял итальянец. По крайней мере те, кто сохранил достаточно смирения, чтобы признать, что сами не станут хорошими понтификами, или те, кто не отдаст своего голоса за... компенсацию.

— И сколько же таких, по вашему мнению, ваше преосвященство? Тех, кто не куплен — что за мерзкое слово! — или не пал жертвой своего честолюбия?

Марзен забавлял Бенедетти. Правда, весьма странным образом. Этот епископ, готовый на все, чтобы занять Святой престол, хмурил брови, кусал от отчаяния губы, рассказывая об аппетитах своих противников, рвавшихся к почестям и власти. Камерленго в голову пришла неприятная мысль, которую он попытался прогнать. По сути, «другие», его тайные враги, те, кто боролся, чтобы воссияло то, что они называли Бесконечным Светом, были похожи на этого прелата. Они твердо убеждены, что их жизни не имеют особого значения, важным является лишь будущее. Разумеется, они по ошибке

забрели не в тот лагерь, поскольку люди — это люди, и никакое чудо, никакая жертва распятого Сына Божьего не могли их изменить. Они плакали, просили, умоляли, а потом вновь становились расчетливыми и начинали совершать подлые поступки, едва из их памяти изглаживались воспоминания о мученической чистоте.

Бенедетти вернулся к епископу, лицо которого напоминало ему фруктовое пюре, обильно политое прогорклым медом. Желание заставить его волноваться оказалось сильнее здравого политического смысла, требовавшего успокоить епископа.

— Сказать правду?

— Именно это я и хочу услышать, при всем моем уважении к вам.

— Весьма незначительном.

Мед стек с румяного лица любителя хорошо поесть. Фульк де Марзен занервничал. До чего же он был забавным, этот епископ, заплывший жиром, постоянно разглагольствовавший о воздержании! Все знали, что монсеньор де Марзен, вынужденный содержать алчных родственников и несколько хорошеньких любовниц, постоянно нуждался в деньгах. На что он надеялся? Что он сможет поселить их, всех этих женщин из гарема, достойного султана, в Ватиканском дворце? Почему бы и нет? Такое уже было. Марзен приехал за помощью, за голосом, в обмен на который он был готов пойти на любые уступки.

Вдруг весь этот спектакль, еще недавно забавлявший ка-мерленго, готового продолжать его до бесконечности, начал действовать Бенедетти на нервы.

Бенедетти захотелось, чтобы это стонущее ничтожество немедленно исчезло. Он задыхался в его присутствии.

— Дражайший друг, вы же знаете, какое уважение я к вам питаю. Вы светоч нашей Церкви. Будьте уверены, свой голос я отдам за вас.

Жирное лицо затряслось от волнения, вернее, от радости.

— Если Господу будет угодно, чтобы я стал его наместником на земле, поверьте мне, ваше преосвященство, я никогда не забуду о вашей доброте и бесчисленных достоинствах. Мне понадобятся люди веры, надежные люди. Покорнейше благодарю вас.

— Нет, это я вас благодарю, дорогой Марзен, что вы стали кандидатом, которого я могу совершенно безбоязненно поддержать.

Гонорий встал, показывая тем самым, что беседа окончена. Фульк де Марзен, уверенный, что получил то, за чем приехал, этот самый голос, который камерленго уже пообещал доброй дюжине итальянских и французских прелатов, поспешил поцеловать протянутую руку.

Избавившись наконец от назойливого прелата, Бенедетти вновь погрузился в один из своих безмолвных монологов, столь дорогих его душе. Кому же еще он мог открыть правду, как не Сыну Божьему?

«О чем Ты думал? Что кровь, лившаяся из Твоих рук и ног, искупит мир? Какое соблазнительное заблуждение! Нет, ничто не может спасти этот мир. Единственное, что можно сделать, так это отсрочить его гибель. В Твоем царстве, Божественный Агнец, так мало праведников. Твоя паства состоит из жалкой кучки последователей, позволяющих себя убивать, страдающих, потому что другие хотят жить во грехе, к которому привыкли и который делает их богатыми и счастливыми. Грех может быть таким милым, таким удобным. Добродетель же — едкая, бесплодная. Кого она способна прельстить? Что Ты говоришь? Что мои тайные враги входят в число Твоих последователей? Да, это правда. Но Ты же знаешь, что и я — Твой верный последователь и приму тысячу смертей во имя любви к Тебе. И все же я не питаю безумной надежды изменить людей. В день, когда они перестанут бояться последствий своих поступков, уже ничто не сможет их спасти. Их безумие, лихоимство превратятся в закон. Слабым перережут горло или обратят в рабство. И только сильные, жестокие и кровожадные выживут. Если мы позволим им это, будущее превратится в жуткий кошмар. Я хочу сохранить страх. Я хочу сделать более крепким поводок, удерживающий их. Я буду покрыт позором? Какая разница! После убийства Бенедикта моя жизнь превратилась в крестный путь. Знаешь ли Ты, о чем я порой думаю? Что этот мир на самом деле является адом. И другого ада не существует».