Письма, несущие смерть - Бентли Литтл Страница 33

Пока профессор уточнял список и выполнял все необходимые для первого дня обязанности, мы с Викки разговаривали. Из помещения напротив, кабинета одного из профессоров гуманитарных наук, доносилась музыка. Я приоткрыл дверь и увидел коренастого мужчину с густыми, как у моржа, усами и завязанными в хвостик седеющими волосами.

— «Террапин Стейшн». «Грейтфул Дед», — сказал я, опознавая музыку.

Викки застонала:

— О нет. Надеюсь, ты не один из тех.

— Из кого?

— Из тех фанатиков, что знают название каждой песни из каждого альбома каждой рок-группы.

— Именно из тех, — гордо заявил я. — Или, по меньшей мере, это моя цель.

— Почему?

Вопрос поставил меня в тупик, и, прежде чем я нашелся с ответом, она сказала:

— Я думаю, что у музыки не должно быть названия. Ее нужно просто слушать.

— Но… но тогда как ты узнаешь, что покупать? Если ты услышала песню по радио и она тебе понравилась, ты должна объяснить продавцу, что тебе нужно.

— Наверное, ты прав, — согласилась она. — Правда, у меня почти сотня классических альбомов, подаренных папой. Я люблю их все. Я не знаю ни одного названия, но люблю.

— Ты должна знать, — недоверчиво сказал я.

— Зачем? Когда хочется, я ставлю какую-нибудь пластинку и слушаю. И я не люблю ее меньше из-за того, что не знаю, как она называется. И потом, мне всегда казалось, что люди заучивают названия, только чтобы произвести впечатление на других. Кому нужно название музыкального произведения?

— Очень даже нужно. Если ты хочешь услышать определенное произведение, ты должна уметь его выбрать. Музыка вся разная. Иногда тебе хочется послушать что-то быстрое или медленное, или, может, какая-то песня подходит твоему настроению. Нельзя же хватать пластинки наобум и заводить все подряд.

— Я так всегда поступаю.

Несносная девчонка.

Несносная, но забавная.

И очень хорошенькая.

Я пригласил ее на свидание.

В конце концов нас обоих впустили в аудиторию, а после лекции официально внесли в список. Мы отпраздновали победу в студенческом центре чашечкой кофе. Что-то вроде прелюдии к свиданию. Мы непринужденно болтали без всяких неловких пауз и расстались, предвкушая продолжение. В тот вечер мы собирались сходить в кинотеатр студенческого центра — посмотреть старый фильм «Серпико». После сеанса должен был выступить сам Франк Серпико. Однако наш ужин затянулся, и мы еще полчаса проболтали на стоянке и сели в машину, когда уже прошла половина фильма. Вместо кинотеатра мы поехали в ближайший парк, гуляли по дорожкам, а потом устроились на скамейке под фонарным столбом. Мимо брели в обнимку влюбленные, мелькали бегуны, луна поднималась из-за соседних жилых комплексов.

Была ли это любовь с первого взгляда? Не совсем. Но чертовски близко. За четыре года в колледже я встречался со множеством девушек и занимался сексом с приличным количеством тех, чьи имена не знал или успевал забыть к концу вечера, но никогда и ни с кем я не чувствовал такой близости. Пусть это звучит банально, но мне действительно казалось, что мы знаем друг друга всю жизнь — так комфортно нам было друг с другом. Почему-то это меня немного печалило, навевало мысли о Роберте, Эдсоне и Фрэнке, друзьях моего детства, которых я просто отпустил из своей жизни. С тех пор я ни с кем так не сближался и рядом с Викки понимал, сколько я потерял, как сильно хотел душевной близости с кем-нибудь.

После первого же вечера я не сомневался: именно она должна стать самым близким мне человеком.

На третьем свидании Викки сказала, что любит меня. Я тоже сказал, что люблю ее.

Семестр пролетел быстро. Я постоянно думал о Викки. Мы встречались так часто, как только могли, но, как ни странно, наши оценки от этого не страдали. Мы прекрасно подходили друг другу — мы вместе занимались, а мы действительно занимались — ив лингвистической группе легко продвигались к высшим баллам.

Понравятся ли ей любовные письма? — иногда размышлял я. Конечно. Всем девчонкам они очень нравятся. Я отчаянно хотел написать ей, зная, что на бумаге смогу выразить свои чувства гораздо лучше, чем устно. Но невозможно было написать ей так, чтобы это не показалось искусственным и нелепым. Если бы один из нас уехал в путешествие, если бы мы расстались хотя бы на одни выходные, мое письмо было бы оправдано. Но мы никуда не уезжали, все свободное время проводили вместе, и никаких разумных причин для письма у меня не было.

Ради интереса я предложил записаться на расширенный курс: «Музыкальная теория для неспециалистов», более глубокую версию курса музыкальной критики, необходимого для претендентов на степень магистра в этой области. Именно там я узнал о Филиппе Глассе и Джоне Адамсе, Стиве Райхе и Мередите Монке. Однако настоящим открытием был Дэниел Ленц. Музыка Ленца, композитора с Западного побережья, преподававшего в Университете Южной Калифорнии и колледже университета в Санта-Барбаре, настолько зацепила меня, вызвала такие глубокие мысли и чувства, что оставалось только изумляться. Я не знаю, почему так получилось, но, слушая одно из его произведений, я испытал давно забытое волнение. Песня называлась «Трещина в колоколе», а текст взят из стихотворения Э.Э. Каммингса «Next to of course god». В песне присутствовали все признаки минимализма — повторы синтезатора, чистый оперный женский голос, — сочетавшиеся таким образом, что, даже сидя за неудобным столом в битком набитой классной комнате, я волновался так, как будто открыл нечто новое и совершенно оригинальное и, может быть, впервые в жизни понял, что значит влюбиться в искусство. Я хотел, чтобы все на свете услышали эту музыку и испытали те же чувства, что и я.

Викки потянулась к моей руке. Она тоже поняла! Я сжал ее пальцы, встретил ее взгляд и улыбнулся. После занятий я спросил преподавателя, не может ли он одолжить мне альбом Ленца. Он отказал, но пообещал переписать на магнитофонную кассету и не забыл: принес на следующее занятие.

И я, и Викки стали фанатами Ленца. Это сцементировало наши отношения. Мы поняли, что созданы друг для друга.

Точно как, купив машину, вы начинаете обращать внимание на такие же, теперь, узнав, кто такой Дэниел Ленц, я начал находить его альбомы во время набегов на магазины старых пластинок. В лавке в Анахайме я нашел компакт-диск с «Трещиной в колоколе», а на музыкальном развале в Коста-Меса — «Missa Umbarum» и «On the Leopard Altar». Хотя Викки отказывалась заучивать названия композиций Ленца, я торжествовал, когда она запомнила названия его альбомов. Я считал, что она приблизилась к моему образу мышления.

Мы пытались проигрывать пластинки Ленца друзьям, но большинство из наших знакомых даже с самыми авантюрными музыкальными вкусами его музыку не поняли. Мы же восхищались ею, и исключительность нашей страсти сблизила нас еще больше.

Между семестрами Викки поехала домой в Финикс. Две рождественские недели она провела со своими родителями, а я, как обычно, остался в кампусе, сделав вид, что каникулы не имеют для меня никакого значения. Мать и Том обитали где-то в округе Ориндж, вероятно, до сих пор в Акации, но я не предпринимал никаких попыток связаться с ними, как и они не пытались связаться со мной. Вряд ли они хотя бы словом перемолвились после того, как Том покинул дом. Почти все мои друзья и знакомые разъехались по домам, а общество тех, кто остался, я не мог выносить подолгу.