Хороший отец - Ной Хоули Страница 33

Мы проехали отель «Беверли-Хиллз». Снова показалось солнце, раскрасило радугой дома богачей.

– Я читаю их биографии, – сказал я. – Серана Серхана, Ли Освальда…

– Вы ищете сына. Джон Хинкли двадцать семь раз пересмотрел один фильм и стал преследовать несовершеннолетнюю актрису. Вы думаете: «А с моим сыном так могло быть?» Ли Харви Освальд работал на Россию. Он главный американский коммунист, раздавал на перекрестках Нового Орлеана листовки с требованием «справедливости для Кубы». Вы это читаете и пытаетесь вообразить Дэнни потеющим в забегаловках Луизианы.

Изучение историй болезни? Этим ли я занимался? Женщина с одышкой. Пульс ослаблен. Ей трудно поднимать правую руку. При осмотре я рассматриваю эти симптомы в контексте всех случаев, с которыми имел дело. Всех пациентов, проявлявших один или несколько из этих симптомов. Изучаю истории. В чужих диагнозах кроется решение для каждого пациента.

– В Далласе стреляли трое, – сказал я.

– Возможно. И мы уверяем себя в этом, потому что Освальд слишком мелок. Как мог такой слабак, сопля, убить первого звездного президента? Вспомните Рейгана. Тот был ковбоем, Джоном Уэйном с ядерным пистолетом, а какое-то жирное ничтожество подбило его, как фальшивый пенни.

Мюррей остановился на красный свет. Нас догнал розовый «феррари», за рулем сидела блондинка без лифчика.

– Я после стрельбы Гиффорда читал одну статью, – вспомнил Мюррей. – Статистика говорит, что у всех этих ребят неуравновешенная психика и отсутствует четкий политический план. Политики выбираются наугад. Согласно последним публичным отчетам Секретной службы, политические убийства делятся на четыре основных типа. В первом убийца считает, что жертвует собой ради политической идеи. Вторые – болезненные, агрессивные эгоцентрики, нуждающиеся в приятии, признании и статусе. Третьи – психопаты или социопаты, считающие, что их жизнь нестерпимо бессмысленна и бесцельна, поэтому необходимо уничтожить общество и себя вместе с ним. Для четвертых характерны серьезные эмоциональные и когнитивные расстройства, выражающиеся в галлюцинациях и бреде преследования и(или) величия.

Он повернулся ко мне:

– Вы считаете, ваш сын попадает в одну из этих категорий?

Я покачал головой. Дэнни не был психопатом. Не был радикалом. Не жаждал внимания и не страдал шизофренией. Если симптомы не соответствуют диагнозу, диагноз неверен.

– Он этого не делал, Мюррей, – сказал я. – Повидав Пеку, я уверен в этом больше прежнего.

– Дело не в уверенности, – напомнил Мюррей. – Нужны достаточные доказательства.

Мы подъехали к университету ко времени окончания лекций. Газоны были полны студентов: мальчиков в школьных футболках, девочек в полотняных юбках и сапожках угги.

– Как ни стараюсь, – заметил Мюррей, – всегда воображаю в таких местах свальный грех, сплетение тел. Большие и маленькие груди, ноги бегунов. Им все это еще не надоело. Им нравится вкус члена и чувство, когда он давит им на бедро.

– Вам бы полечиться нужно, – сказал я.

Перед входом в Ройс-холл был устроен импровизированный мемориал. Груды цветов, прощальные карточки, отклики. Университет подумывал переименовать здание в честь Сигрэма. Во всяком случае, здесь будет памятник. Или табличка. Мы вошли через главный вход. Торжественное здание из светло-красного кирпича, с портиками и арками. По сторонам треугольной крыши поднимались две башенки.

Мы остановились в большом вестибюле. По видеозаписям я знал, что сын вошел через среднюю дверь. Камеры показали, как он проходил металлодетектор в 14:51. Я представил, что помещение заполнено студентами, в воздухе разлито волнение толпы, пульсирует энергия. Перед нами были двери в зрительный зал. Я помнил, что их открыли ровно в три. Справа и слева лестницы. Та, что справа, вела в коридор, где Секретная служба якобы нашла огнетушитель со следами клея от липкой ленты. Обвинение будет доказывать, что Дэнни сразу, как вошел, поднялся по этой лестнице. Дождался, пока на втором этаже никого не оказалось, и забрал из тайника пистолет.

Я попытался представить и это: мой сын срывает ленту, проверяет обойму – на месте ли патроны? Неужели он сунул его за ремень, как обычный уличный громила? Этого я не мог представить. Но, может быть, это моя слабость. Как врач, я не мог себе позволить исключить тот или иной диагноз. Не мог позволить эмоциям властвовать над рассудком.

– Войдем, – предложил я.

Освещение было притушено. Мы вошли сзади и двинулись к сцене по устеленному красно-желтыми коврами проходу к сцене. Я пытался представить, что все места заняты, в воздухе гул голосов. Распорядитель программы Сигрэма просит, чтобы студентам позволили стоять перед сценой, иначе в записи не будет заметно интереса зрителей. Им нужны были снимки как с рок-концерта: сотни фанатов, рвущихся к звезде в надежде коснуться любимца.

Высота сцены была пять футов. Перед началом выступления Сигрэм вышел на просцениум и пожал протянутые к нему руки. Из динамиков гремела песня «Смэшинг Пампкинс» – «Сегодня».

«Сегодня»…

«Сегодня величайший день. Я не могу дожить до завтра. До завтра слишком долго ждать». Я вспомнил виденные хроники. Сигрэм касается протянутых вверх рук. Стоит посреди сцены, вбирая улыбки, купаясь в аплодисментах. Он вел кампанию больше года. Победил на партийном съезде в Айове и на праймериз в Нью-Гемпшире. Победил на супервторнике и теперь шел во главе стаи. Но впереди было еще пять месяцев. Съезд демократов и общенациональные выборы, бой на выбывание с противником-республиканцем. За последние два дня он спал всего пять часов. Так много дел: надо звонить, собирать деньги.

Ему хотелось больше бывать с детьми. Не хотелось, чтобы жена забыла, как он выглядит. Он стоит на сцене, заряжаясь от толпы, но разве он не произносил ту же речь сотню раз? Он старается, чтобы слова звучали свежо. Старается внести в них что-то особенное. Что ни говори, эти люди – его будущее. Звучит избито, но так и есть. Они – завтрашние избиратели, завтрашние налогоплательщики. Тот, кто владеет молодыми, владеет миром. Он думает, не сказать ли об этом, но это прозвучит цинично. «Владеет» – неподходящее слово. «Направляет» было бы точнее.

Сигрэм улучает момент, чтобы оглянуться на западные кулисы, где стоит Рэйчел. Она улыбается ему и поднимает вверх большой палец. Она так хорошо держится. Первая леди… Она смеется, когда он так ее называет. Не верит, что ей такое достанется. В то же время говорит: «Неужели нельзя сказать: „первая женщина“? „Леди“ звучит так, будто тебя таксист зазывает прокатиться».

Он снова поворачивается к толпе. Перед ним лица: черные и белые, индусы и китайцы. Это Америка будущего, лоскутное одеяло наций. За его спиной – Ларри и Фрэнк, охрана из Секретной службы. Они всматриваются в толпу, выискивают, нет ли чего подозрительного. Сигрэм пропитывается любовью толпы. Трудно поверить, что кто-то здесь желает ему зла. Он начинает речь о надежде. О том, что отцы-основатели встроили надежду в саму конституцию. «Право стремиться к счастью».