Исчезнувший оазис - Пол Сассман Страница 34

Каир, американское посольство

Сай Энглтон налил себе теплого молока и уселся на кресло в гостиной. Его пузо свешивалось над резинкой пижамных штанов, подлокотники (ей-богу, эту мебель лилипуты проектировали!) впивались в зад. Посольские предпочитали селиться за территорией посольства, в Городе садов или за рекой, в Гезире, Замалике, а Сай ухитрился застолбить квартирку на верхнем этаже «Каира-2». Что и говорить, квартирка крошечная — спальня, гостиная, микрокухня и санузел (руку протяни — упрешься в стену), — зато в ней спокойнее, чем снаружи, и любопытных поменьше. Кроме того, здесь ему доставляли из кухни в цокольном этаже правильную американскую еду, включая шоколадный пирог шеф-повара Барни. Чертовски вкусная штука этот его пирог. Ради него, пожалуй, можно было терпеть все прочее дерьмо. Почти все.

Энглтон приложился к стакану с молоком и включил плейер. Настроив громкость, он стал перебирать дорожки, пока не нашел ту, какую хотел, — «Слишком много секретов» Пэтси Клайн. Мгновение тишины — и грянул бодрый хор кларнетов. Энглтон удовлетворенно вздохнул, откинулся на спинку кресла и зажмурил глаза, барабаня пальцами по подлокотникам.

Он любил музыку кантри. Всегда любил, еще с детских лет в алабамском Брэнли. Слушал старые, поцарапанные пластинки на мамашином проигрывателе — Хэнка Вильямса, Джимми Роджерса, Лефти Фриззела, Мерла Трэвиса. Без них он никогда не вынес бы детство и юность, школьную травлю, бесконечные походы в больницу, пьяные выходки отца («Посмотри на себя, Бога ради! Я молил о сыне, и что получил? Жирного неженку-борова!»). Кантри был отдушиной, с ним Сай не чувствовал себя таким одиноким — ни тогда, ни теперь. В последнее время особенно. Когда постоянно имеешь дело с ложью, подозрениями, грязью коррупции, сквозь которую приходится пробираться, без отдушины не обойтись. «Кантри — это больше чем музыка, — говаривала мать. — Это то, что помогает выжить». Грамота на стене подтверждала правоту слов матери. «Приказом Государственного департамента Соединенных Штатов Америки Сайрусу Джеремии Энглтону присуждается награда за героические действия в условиях чрезвычайной опасности». Вот как страна оценила его заслуги. Жалко, мамы нет рядом…

Энглтон прослушал первый куплет, потом чуть уменьшил громкость, допил молоко и уставился на пол, где была расстелена карта Египта, покрытая карандашными каракулями — именами, датами, телефонами и возможными номерами банковских счетов. Поверх всего этого — россыпь снимков для паспорта, а три фотографии покрупнее прикреплены в левом углу карты, над словами «Плато Гильф-эль-Кебир»: Флин Броди, Алекс Хэннен и Молли Кирнан. Энглтон с усилием наклонился, подобрал снимки и перетасовал, словно колоду карт. Потом рассмотрел каждую фотокарточку по отдельности: Броди, Хэннен, Кирнан, потом снова Броди. Кое-что начало проясняться — он это чувствовал, определенно чувствовал. Да, путь предстоял долгий, но не бесконечный. Будет еще возможность убраться подальше от всего этого — чтобы никакого «Пожара в пустыне», никакого пекла, никаких слежек. Дело сделано, деньги получены, заказчик доволен. Никаких больше пирогов повара Барни… впрочем, можно жить и без них. Без всего можно жить, кроме любимого кантри. Энглтон отшвырнул фотоснимки, потянулся за пультом и нажал кнопку повтора. В комнате воцарилась тишина, которую тут же заполнили звуки вступления. «Слишком много секретов». Он усмехнулся: вот она, вся его жизнь, — в трех словах.

Небо на востоке подернулось холодным румянцем, в ветвях заверещали птицы. Фатима Гаруб размашисто шагала по оазису: складки черного платья трепетали на ветру, ноги-тумбы двигались с поразительной быстротой. Время от времени она останавливалась, сплевывала в пыль, что-то грозно бормотала и двигалась дальше по тропинке, которая вела сквозь пальмовую и оливковую рощи к самому дому американки.

— Где он? — взвыла Фатима, направляясь к парадному входу. — Отвечай, потаскуха! Что ты сделала с моим Махмудом?

Она только хотела ударить по двери кулаком, как вдруг заметила, что дверь не заперта. Фатима ворвалась в гостиную.

— Выходи! Я знаю, ты тут! Ишак и его подстилка! Сорок лет с ним прожила, и вот благодарность!

Она прислушалась, всем видом выражая ярость нетерпения, потом схватила с подоконника пластмассовый совок и двинулась в главную спальню, держа совок над головой как палицу.

— Не заставляй меня искать, Махмуд Гаруб! — взревела Фатима. — Ты слышишь? Потому что если я найду, поверь, ты пожалеешь об этом на всю оставшуюся жизнь!

На полпути в гостиную толстуха заметила какое-то движение: в проеме спальни стоял человек. Фатима замерла, удивленно разинув рот.

— Захир Сабри? О, Всевышний, сколько вас тут у нее?

— Не знаю, о чем ты, — хмуро отрезал Захир, которого совсем не обрадовало то, что его застали в этом доме.

— Еще как знаешь! — загремела Фатима. — Я вас вывела на чистую воду! Муженек мой постоянно здесь ошивается как привороженный. Они его окрутили, эти грязные потаскушки! Махмуд! Махмуд! О, мой прекрасный Махмуд!

Она начала завывать, колотить себя совком по голове, рвать на себе одежду. Истерика прекратилась так же резко, как началась. Фатима прищурилась.

— А ты сам что здесь делаешь?

Захир замялся.

— Пришел проведать мисс Фрею.

— В шесть утра?

— Я принес ей завтрак… — Он кивнул в сторону корзины на письменном столе. — Дверь была открыта. Вот я и зашел — справиться, все ли у нее хорошо.

— Ты подглядывал, — возразила фурия, укоризненно грозя пальцем. — И вынюхивал.

— Я приходил справиться о мисс Фрее, — повторил Захир. — Но ее здесь не было. Постель нетронута.

— Подглядывал и вынюхивал, — не унималась толстуха, учуявшая повод для сплетен. — Совал нос куда не следовало. Ну погоди, вот я расскажу… Что значит «постель нетронута»?

Не успел Захир ответить, как «скорбящая жена» снова запричитала, начала рвать на себе платье и бить ладонями полбу.

— Аллах, я так и знала! Сбежали вместе! Она украла моего Махмуда! Махмуд, Махмуд! Мой малыш Махмуд!

Запустив совком в стену, Фатима развернулась и с твердым намерением догнать беглецов бросилась из дому, мимо стоящего Захира, который удрученно покачал головой.

Те, кто работал на Романи Гиргиса, умели чувствовать хозяйское настроение и знали: когда в воздухе пахнет расправой, лучше не попадаться ему на глаза или вести себя тише воды, ниже травы.

Гроза назревала все утро. Старый садовник, который ранним утром поливал горшки с геранью на террасе, выходившей в сад, предупредил слуг, что хозяин ни свет ни заря принял какой-то телефонный звонок и остался весьма недоволен услышанным. Недоволен — слабо сказано: Гиргис наорал на собеседника и так треснул кулаком по столу, что кофейная чашка разлетелась вдребезги, оставив неприглядное пятно на сияющем мраморе. Самого разговора садовник не слышал — не осмелился подойти ближе, как он потом объяснил повару, — но совершенно четко уловил слова «оазис» и «вертолет», а еще что-то о черной башне и арке… Впрочем, в этом садовник уже сомневался, потому что к этому времени он уже больше всего боялся попасться хозяину на глаза.