Горгулья - Эндрю Дэвидсон Страница 35

Тогда-то я и догадался, в кого же он влюблен.

Я объяснил, что наши дружеские отношения спасены, и добавил, что в процессе Саюри даже обрела новую приятельницу, с которой можно поговорить по-японски. Грегор слегка унялся, но все же счел необходимым напоследок уколоть меня еще раз:

— Когда-нибудь вы поймете, что рот ваш — ворота для всяческих несчастий!

— Да, Грегор, я это уже слышал, — отозвался я. — От Саюри.

Бурундучьи щеки покраснели. Очевидно, Грегора волновало даже само это имя, произнесенное вслух. Его подскок и пробежка к выходу лишь подтвердили мою догадку.

В дверях он вдруг остановился, крутанулся на каблуках и спросил:

— Марианн Энгел говорит по-японски?

Ниже следует перевод разговора между Марианн Энгел и Саюри Мицумото.

Марианн Энгел. Мисс Мицумото, как приятно с вами познакомиться. Я Марианн Энгел.

Саюри Мицумото. Неужели? Я тоже рада. Пожалуйста, отнеситесь ко мне с благосклонностью. Так вы знаете японский?

Марианн Энгел. Немного. Я несколько лет провела на лавандовой ферме на Хоккайдо. Скажите, ваше имя пишется китайским иероглифом, который означает «маленькая лилия»?

Саюри Мицумото. Да, верно. Вы очень хорошо говорите по-японски.

Марианн Энгел. Вовсе нет. А фамилия ваша значит «источник воды», правильно?

Саюри Мицумото. Да, это так.

Марианн Энгел. Ваше имя — доброе предзнаменование для моего друга. Пожалуйста, заботьтесь о нем хорошо. Пожалуйста, простите ему отвратительные манеры.

Саюри Мицумото. О да, я постараюсь.

Вопрос: как я могу включить перевод разговора, которого сразу не понял?

Ответ: мне помогла Саюри. Она уверяет, что это соответствует исходной беседе, но я никак не смогу этого понять сам, остается только верить ей. Что я, в общем-то, и делаю, хотя подспудно опасаюсь, что диалог — лишь крупная ошибка в рукописи, которую Титивиллус запрячет в мешок, а Сатана использует против меня в Судный день. Однако приходится идти на риск.

С удовольствием сообщаю, что мои злые слова не сумели окончательно повредить тому, что выросло в нашу с ней дружбу. За долгие часы, что мы провели вместе, я узнал истории о детстве Саюри (или, по крайней мере, ее версию), которые пересказал ранее.

Но самое главное, что я узнал в последующие годы: Саюри Мицумото — исключительная женщина. Как же иначе описать ту, что помогла мне с переводами для книги, в которой ее саму называют «сучкой-япошкой»?

Саюри и Марианн Энгел решили сообща заняться программой моей реабилитации. Доктор Эдвардс питала определенные сомнения насчет этой затеи, однако в ответ на предположение Саюри, что наличие партнера сделает программу легче и приятнее для меня, уступила.

Я уже вставал и даже делал по нескольку шагов, но Саюри хотела, чтобы я пошел. Не так-то просто взять и выскочить из кровати и побрести по коридору. Саюри принесла специальное кресло, в котором можно было сидеть, свесив ноги, а сама опускалась передо мной на колени, брала меня за ступни и выводила ими круги на полу. Она сама или Марианн Энгел прижимали ладони к моим подошвам, имитируя сопротивление почвы под ногами, а я должен был отталкиваться от них. Звучит просто; сделать сложно.

В завершение каждой процедуры Саюри заставляла меня стоять столько секунд, сколько получалось.

Получалось не слишком долго, но она всегда кричала: «Еще! Еще! Еще!», стараясь меня подбодрить.

Когда я не мог больше терпеть, меня укладывали обратно в постель, и мы обсуждали сегодняшний прогресс.

Иногда Марианн Энгел держала меня за руку, и тогда мне плохо удавалось концентрироваться на словах Саюри.

* * *

Марианн Энгел явилась в одежде столь пыльной, что даже удивительно, как ее пропустили. Наверное, прокралась мимо конторки медсестры, хотя я не очень-то понимаю, как ей это удалось, ведь она волокла за собой две корзины-переноски с продуктами. Она присела на корточки и принялась разгружать корзины, и я заметил, как с коленки ее взвилось облачко пыли.

— Я думал о Франческо и Грациане! — выпалил я, вспомнив, что так и не рассказал Марианн Энгел об успехах в части идеалистических сторон моей личности, — Очень романтично.

Она рассмеялась, а сама все вытаскивала из корзинки-холодильника бутылки со скотчем.

— Это для доктора Эдвардс, Мицумото-сан и медсестер. Я бы предпочла, чтоб ты мне не врал, но, быть может, сегодняшняя история понравится тебе больше.

Она вынимала еду, а я разглядел запекшуюся кровь на ее обломанных ногтях, Фиш-энд-чипс, сосиски с картофельным пюре. Превосходные ребрышки с йоркширским пудингом. Сандвичи на один укус, яйца с беконом, сыр и овощи. Лепешки с клубничным джемом. Сдобные булочки. Луково-чесночные бейглы. Сливочный сыр с травами. Немецкий сливочный сыр, швейцарский сыр, гауда, копченый грюйер и эмменталь. Салат из свежих огурцов с йогуртной заправкой в очаровательной мисочке, украшенной изображениями Гензеля и Гретель. Коренастые картофелины, красные, разделанные на четвертинки, с белым внутри; толстенькие стебли зеленой спаржи в испарине масла; пухлый и спелый фаршированный баклажан. Еще там были толстые ломти баранины, неприлично сгрудившиеся памятником склерозу сосудов. Одинокая горка кислой капусты, добавленная, кажется, в последний момент, лишь потому, что кому-то показалось: овощей маловато. Обжаренные яйца вкрутую — хотя кто, черт возьми, ест такие яйца?

Затем вдруг резкий кулинарный поворот в сторону России: пироги и вареники, прикрытые колечками карамелизованного лука, и голубцы (капустные листья, нафаршированные рисом и мясом) в острой томатной подливке.

Марианн Энгел запихнула себе в рот крутое яйцо целиком, как будто не ела много дней, и проглотила его с какой-то развратной жадностью. Разве бывает, чтобы столь голодный человек не попробовал еду, пока готовил? Утолив самый сильный голод, она объявила:

— Рассказ о Вики Веннигтон таит великие бури, бессонную любовь и смерть в соленой воде!

Я устроился поудобнее, запихнул в рот кусок голубца и приготовился слушать, предвкушая увлекательный час.

Ты знаешь, в лондонском обществе ничто не ценилось более уважаемой фамилии, а Виктория д'Арбанвилль при рождении получила одну из старейших и самых почитаемых. Детство ее было чередой полезных уроков: ее обучали говорить на английском, французском, итальянском, немецком, латыни и немного — по-русски; она умела рассуждать о дарвинизме, притом не слишком напирая на сродство меж человеком и обезьяной; она умела петь лучшее из Монтеверди, хотя предпочитала Кавалли. Родителям ее было, в общем-то, все равно, какая музыка нравилась Виктории, — их заботило лишь одно: как выдать дочь за джентльмена. Именно так полагалось поступать викторианским леди.