Кровная добыча - Ирина Глебова Страница 36

Уже в управлении, утром, вызванный первым на допрос, Кожарь сказал обреченно:

– О чем сами знаете, отпираться не буду. Другого не скажу.

Подтвердил два случая нападения на продовольственные склады. Один раз сторожа убили сразу, второй раз недосмотрели, сторож выжил, дал описание бандитов. Викентий Павлович назвал еще одно ограбление магазина: тогда, хоть и с опозданием, подоспел военный патруль, была стрельба, убили одного бандита. Петрусенко его опознал – когда-то убитый работал в паре именно с Кожарем. Бандит признал и этот случай, сказал с досадой:

– Без Пахома шайка стала не та. Пришлось взять этого Чура, а толку с него… Злой да трусливый больно.

Викентий Павлович понял, что речь идет о третьем, незнакомом ему подельщике. А вот кличка показалась знакомой. Чур… Верно, где-то слыхал ее. Надо вспомнить.

Попробовал Петрусенко так же уверенно, словно точно знает, расколоть Кожаря еще на одно дело – нападение за городом на обоз с продовольствием. Но нет – бандит мотал головой, крестился, божился, все отрицал. Когда его увели, Андрей, тоже присутствующий на допросе, удивленно покачал головой.

– Викентий Павлович, вот вы человек верующий?

– Да, я крещеный, православный.

– Вот и этот бандюга – все крестится да Бога поминает. Ладно бы нехристем был, а то вроде верующий. Как же он Божьей кары не боится?

– О, молодой человек, я вижу, вас посещают философские раздумья… Не смущайтесь, это хорошо. И вопросы-то непростые, о вере, о Божьей каре…

Петрусенко улыбнулся Андрею и сказал, раскуривая трубку, пуская первые кольца дыма:

– Для человека, который живет согласно законам совести, в общем, даже все равно, верит он в Бога или нет. Совесть не позволит ему поступать плохо. А если и не устоит, поддастся искушению какому-нибудь, то потом совесть замучает его, заставит искать искупления.

– Может, для тех, кто по совести живет, это и так, – не согласился Андрей. – А у кого ее нет, этой совести? Вот как у бандитов? Они спокойно живут себе на награбленное. И никакой им кары, если, конечно, мы не поймаем.

Викентий Павлович серьезно посмотрел на горячившегося парня, протянул раздумчиво:

– Не-ет, дорогой коллега. Не все так просто. Человек без совести и тянется к таким же, для которых ни совесть, ни мораль не существуют. И в конце концов сам становится их жертвой. Вот тебе и кара. Я давно уже понял, что «высший суд» – это не слова, а реальность. Он не минует никого – от Бога ли или от самого себя… Впрочем, кто поручится, что и это наказание – не Божья кара? Вот стал с тобой об этом говорить и вспомнил свое давнее дело, как раз пример того, как Бог наказывает человека через него самого.

– Расскажите, Викентий Павлович! Я помню, раньше вы и Дмитрий нам с Алешкой много интересного рассказывали.

– Хорошо, давай сделаем небольшой перерыв перед тем, как с очередным мерзавцем разбираться будем. Чаем согреешь?

– Да я же поставил чайник! – спохватился парень. – Погодите, я мигом!

Выскочил из комнаты, почти сразу вернулся с дымящимся чайником. Петрусенко достал тем временем чашки из шкафа, кусковой сахар и бутерброды, которые утром Людмила дала ему с собой. Сказал:

– Разливай чай, перекусим, и я расскажу тебе… Когда же это было? Да, как раз десять лет назад. Есть в нашей губернии заштатный город Белополье, в Сумском уезде. Там человек совершил два убийства и готовил третье…

Прихлебывая горячий чай, Викентий Павлович вспоминал подробно то дело, которое его командировали расследовать, поскольку одно из убийств касалось напрямую начальника Белопольской полиции, и тот от ведения был отстранен. Андрей слушал очень эмоционально: вскрикивал, стучал по столу кулаком, забывая о чае и еде.

– Как все ловко у него получалось, – похвалил преступника. – А вы еще ловчее оказались!

– Дело было интересное, – согласился Петрусенко. – Да только тема у нас другая, помнишь? О Божьем наказании. Так вот, когда преступник был разоблачен, он застрелился. Сначала стрелял в меня, но промахнулся, только ранил. Следующий выстрел был за мной, и я бы его убил. Но что-то, или кто-то, удержал мою руку – секунду, другую… И тогда этот человек сам в себя выстрелил. Мне кажется, что в тот момент он думал лишь о том, что он разоблачен, что будет опозорен, если его арестуют. Страдало его уязвленное самолюбие, и только. И, конечно, в тот миг он считал, что стреляет сам в себя от злости на всех вокруг. Тогда и я так думал. Но прошло время, я стал догадываться о другом. И сейчас думаю, что это Господь направил его руку с пистолетом в самого себя. А почему? Ведь если б я в него стрелял и убил, то у него еще был бы шанс, пройдя все круги ада, все-таки получить прощение от Господа. Но если он сам себя убил, то как самоубийца обречен на вечные муки и страдания. И Господь сделал это: он так его наказал, заставив совершить самоубийство…

Андрей молчал. «Вот и хорошо, – подумал Викентий Павлович. – Не будем сейчас обсуждать, тема сложная, пусть подумает…» Отставляя пустую чашку и сворачивая салфетку, попросил:

– Давай-ка приведи мне того бандита, которого зовут Чур. Я вспомнил, откуда знаю эту кличку. Может интересный для меня разговор получиться.

Прозвище Чур попадалось Викентию Павловичу в списках тех, кто совершил массовый побег из тюрьмы в августе семнадцатого. Тогда он интересовался бежавшими по долгу службы. А два месяца спустя, когда двое ряженых – Саша и Иван Христоненко – явились к нему и рассказали об ограблении тайника с иконами, тогда он вновь просмотрел эти списки более внимательно. Его интересовал конкретный человек – Степан Смирнов. Но и к другим бежавшим Петрусенко в тот раз проявил больший интерес: среди них могли оказаться подельщики, друзья… Но след Смирнова затерялся, казалось, безвозвратно, а за прошедшие почти три года ни разу ни один из тюремных беглецов в сети ни милиции, ни стражи не попал. Впрочем, поправил себя Викентий Павлович, это ведь были совсем небольшие, отрывочные моменты его службы – в круговороте смены властей. Однако сам он никогда о загадочном исчезновении коллекции Христоненко не забывал. Мысленно возвращался к происшедшему, анализировал и все больше убеждался: исчезнувший неизвестный Смирнов – только он мог это сделать…

И вот появился некий Чур – тот, кто был среди бежавших вместе со Смирновым. А вдруг он что-то знает о нем?

Нет, внешность Чура была Петрусенко незнакома. Наверное, из мелкой шушеры, он обычно такими не занимался. Но сразу видно, что не новичок в уголовном мире. У Чура было порочное сморщенное личико, губы подергивались, зрачки и без того косых глаз метались из угла в угол. Говорил он медленно, отрывисто, и это тоже выдавало уголовника: приходилось говорить без похабных слов-связок, а это было ему непривычно и трудно. Явно готовился к вопросам о своем участии в банде и явно собирался сдать Кожаря и Попова со всеми потрохами, лишь бы себя выгородить. «Это ты еще успеешь сделать, – подумал, усмехнувшись про себя, Петрусенко. – Сначала поговорим о другом, о том, чего не ждешь. А вдруг знаешь?»