Ночь Томаса - Дин Кунц Страница 36

— Лет на двадцать. Но ты можешь выглядеть моложе, а на самом деле тебе двадцать три, а то и двадцать четыре.

— Маловато для шпиона… или вы так не думаете?

— Отнюдь. «Морские котики», «Армейские рейнджеры», они лучшие из лучших… и некоторым двадцать, двадцать один.

— Это не про меня. Оружия я боюсь.

— Да, конечно.

Я тоже наклонился вперед. Он отечески похлопал меня по плечу.

— Допустим, если ты не свяжешься со своей напарницей, этой Аннамарией, в назначенный час, она даст знать вашему куратору в Вашингтоне или где-то еще.

Амнезия более не могла мне помочь. Я решил, что лучше войти в роль хладнокровного, уверенного в себе федерального агента. Вот и ограничил ответ одним словом:

— Допустим.

— Поскольку я полностью доверяю тебе и искренне надеюсь, что ты оценишь такое отношение, скажу, что свою часть работы, той самой, что сделала меня богатым, я выполнил. Сегодня будет поставлена точка. Через две недели я буду жить в другой стране, под другим именем, и меня уже никто не найдет. Но для того чтобы уехать, не оставив следов, мне нужны две недели.

— В течение которых вы уязвимы.

— И насколько я понимаю, у меня только три варианта, — он предпочел обойтись без подтверждения. — Первый: быстро найти Аннамарию, до того как она свяжется с руководством, и убить вас обоих.

Я посмотрел на часы, словно мне действительно предстояло выйти на связь с моей напарницей в определенный час.

— Вот это у вас не получится.

— Я так и думал. Вариант два — убить тебя, здесь и сейчас. Ты не свяжешься с Аннамарией, она поднимет тревогу, твое агентство пришлет в город людей. Я изображу тупого, глупого служаку. Никогда тебя не видел, не знаю, что с тобой случилось.

— Печально это слышать, — я вздохнул. — Значит, преподобный Моран с вами заодно.

— Нет. Он нашел тебя в церкви, ты сказал, что твоя жизнь свернула не в ту сторону. Потом начал говорить об Армагеддоне, конце света, и он занервничал. И ты сказал, что ретривера зовут Рафаэль, но он знал и владельца пса, и его кличку — Мерфи.

— Странно, молодой человек тревожится о конце света, возможно, наркоман, с ним чужая собака… Я думаю, священнику следовало принять участие в моей судьбе, помочь советом и молитвой, а уж потом сдавать меня в полицию.

— Ему приятно звонить мне по мелочам, и не прикидывайся, будто ты не знаешь почему.

— Вы — член его паствы? — предположил я.

— Ты это знаешь.

Я замялся, потом кивнул.

— Мы знаем, — с таким видом, будто говорил о восьми тысячах бюрократов, сидящих в здании, которое занимало целый квартал рядом с ЦРУ. — И не забывайте… преподобному известно, что вы арестовали меня.

Чиф улыбнулся и взмахом руки отмел мои соображения.

— Это не имеет значения, потому что еще до наступления утра преподобный убьет жену и покончит с собой.

— Как я понимаю, вы не относитесь к верующим прихожанам.

— Ты полагаешь, я говорю как христианин? — спросил он и рассмеялся, демонстрируя несвойственную ему безжалостность. Просто давал мне понять, что для него христианин — синоним тупоголового троглодита.

— Возвращаясь к вашему второму варианту… — я сменил тему. — Вы его помните?

— Я убиваю тебя сейчас, а потом утверждаю, что никогда тебя не видел.

— Не получится, — я покачал головой. — Они знают, что я здесь.

— Они кто?

— Мои кураторы в… агентстве.

На его лице отразилось сомнение.

— Не могут они знать.

— Спутниковое слежение.

— У тебя нет транспондера. Мы обыскали тебя в церкви.

— Его могли вживить хирургически.

Яд, пусть и в малом количестве, просочился в весело поблескивающие ирландские глаза.

— Где?

— Очень маленькое, очень эффективное устройство. Может быть, в моей правой ягодице. Или в левой. Или под мышкой. Даже если вы его найдете, вытащите и раздавите в пыль, они уже знают, что я здесь.

Он откинулся на спинку стула и вновь натянул на лицо маску политика, которая уже начала сползать. Достал из нагрудного кармана миниатюрный шоколадный батончик «Олмонд джой», разорвал фольгу.

— Хочешь половину?

— Нет.

— Тебе не нравится «Олмонд джой»?

— Вы собирались меня убить.

— Не отравленной конфетой.

— Это вопрос принципа.

— Ты не берешь сладости от людей, которые угрожали тебя убить?

— Совершенно верно.

— Что ж… мне больше достанется. — Он откусил от шоколадного батончика. — Итак, остается только третий вариант. Я предполагал, что к этому и придет. Вот почему я решил довериться тебе и рассказать, в каком я положении. Я могу сделать тебя богатым.

— А как же насчет «каждый за себя»?

— Сынок, ты мне нравишься, правда, и я вижу, что сотрудничество с тобой — наилучший вариант, но я никогда не отдам тебе часть моей доли. Я удивлен уже тем, что предложил тебе половину шоколадного батончика.

— Я ценю вашу честность.

— Если я доверяю тебе, то и для тебя лучше доверять мне. Так что отныне мы говорим друг другу только правду.

Он улыбнулся так искренне, что не ответить взаимностью я счел за грубость и тоже улыбнулся.

А памятуя о честности, упомянутой чифом, нашел необходимым заметить:

— Я не верю, что Утгард Ролф настолько великодушен, что поделится со мной своей долей.

— Ты, разумеется, прав. Утгард убьет собственную мать за тысячу долларов. А может, за пять тысяч.

Он отправил в рот еще кусочек батончика, пока я переваривал полученное предложение.

— Допустим, у меня есть цена… — изрек я, выдержав паузу, достаточную для всесторонней оценки перспективы быстро разбогатеть.

— У каждого есть цена.

— Кто заплатит мою?

— У людей, которые финансируют эту операцию, с деньгами проблем нет. У них есть фонд непредвиденных расходов. Времени до начала едва ли не самого важного этапа операции осталось совсем ничего, слишком многое поставлено на карту, поэтому, если ты присоединишься к нам, расскажешь о том, что знает или подозревает твое ведомство, по какой причине тебя послали сюда, а потом передашь им ложную информацию, ты сможешь стать очень богатым человеком и жить в прекрасном климате под новой фамилией, по которой никто тебя не найдет.

— Насколько богатым?

— Я не знаю размеров фонда непредвиденных расходов. И мне еще предстоит разговор с представителем наших финансистов. Но, подозреваю, они поймут, насколько важно твое участие в операции, и выделят на тебя двадцать пять миллионов.