Скованный ночью - Дин Кунц Страница 37

Я снова посмотрел на фотографию, снятую перед бунгало. От щербатой улыбки девочки-эльфа разрывалось сердце.

– Иисусе, – тихо сказал я.

– Пойдем-ка отсюда, брат.

Мне не хотелось трогать вещи, которыми окружил себя покойный, но содержимое конверта могло оказаться важным. Насколько я видел, конверт не был запачкан ни кровью, ни чем-нибудь другим. Едва прикоснувшись к нему, я понял, что внутри не бумага.

– Аудиокассета, – сказал я Бобби.

– С похоронным маршем?

– Скорее всего с предсмертным посланием.

В прежние времена – до того, как из лабораторий Уиверна выполз вялотекущий Армагеддон, – я бы позвонил в полицию, сообщил о находке и постарался ничего не трогать, хотя эта смерть явно была самоубийством.

Но прежние времена прошли.

Я поднялся на ноги и сунул конверт с кассетой во внутренний карман куртки.

Бобби переключил внимание на потолок и вцепился в ружье обеими руками.

Я посветил туда фонариком.

Коконы казались прежними.

– Ты что? – спросил я.

– Ты ничего не слышал?

– Нет.

Он прислушался и наконец сказал:

– Должно быть, показалось.

– Что ты слышал?

– Самого себя, – загадочно сказал он и пошел к двери столовой.

Я чувствовал угрызения совести, бросая здесь покойного Лиланда Делакруа и не будучи уверен, что сообщу об этом самоубийстве властям. Даже анонимно. Но ведь он сам хотел умереть здесь.

Пересекая столовую, Бобби сказал:

– В этом младенце три с половиной метра. Коконы над нашими головами не шевелились.

– В каком младенце? – спросил я.

– В моем новом серфе.

Самая длинная из досок не составляла и трех метров. Чудовища в три с половиной метра обычно висели только на стенах прибрежных ресторанов, освещенные холодным светом люминесцентных ламп.

– Декоративный? – спросил я.

– Нет. Тандем.

Коконы в гостиной были такими же, как прежде, однако Бобби смотрел на них с опаской, пока не добрался до входной двери.

– Шестьдесят с лишним сантиметров в ширину и тринадцать в толщину, – похвастался он.

Чтобы управлять доской такого размера, даже имея на борту 50 килограммов, требовались талант, координация и вера в упорядоченную, благосклонную к нам Вселенную.

– Тандем? – переспросил я, выключая фонарик. – Стало быть, решил променять волнорез на лошадь с телегой?

– Ни за что. Но маленький тандем – вещица симпатичная.

Если он собирался плавать на тандеме, то должен был найти себе партнера – вернее, партнершу. Единственной женщиной, которую любил Бобби, была серферша и художница Пиа Клик, которая уже три года медитировала в Уэймеа-Бей на Гавайях, пытаясь найти себя. Три года назад она вылезла из постели Бобби, чтобы сходить на пляж, позвонила ничего не подозревавшему любовнику уже из самолета и сообщила, что поиски начались.

Она была самой доброй, милой и умной из всех, кого я знал, талантливой и преуспевающей художницей. Но Пиа верила, что ее духовным домом является Уэймеа-Бей, а не Оскалуза, штат Канзас, где она родилась и выросла, и не Мунлайт-Бей, где она влюбилась в Бобби. А потом она заявила, что является инкарнацией Каха Хуны, богини серфинга.

Так что странные времена настали задолго до катастрофы в лабораториях Уиверна.

Мы остановились у подножия крыльца и сделали несколько медленных вдохов, чтобы очиститься от запаха смерти, пропитавшего нас, как маринад. Кроме того, мы воспользовались этим моментом, чтобы вглядеться в ночь, прежде чем окунаться в нее в поисках Большой Головы, отряда или новой угрозы, которой не могло предвидеть даже мое буйное воображение.

Над просторами Тихого океана раскинулись две гряды переплетенных облаков, плотных, как габардин, и занимавших большую половину неба.

– Можно купить лодку, – сказал Бобби.

– Какую лодку?

– Какую мы сможем себе позволить.

– И?..

– Остаться в море.

– Радикальное решение, брат.

– Днем парус, ночью вечеринка. Будем бросать якорь на пустынных пляжах и ловить тропические волны.

– Мы с тобой, Саша и Орсон?

– Захватим Пиа в Уэймеа-Бей.

– Каха Хуну.

– Морская богиня на борту не помеха, – сказал он.

– А горючее?

– Парус.

– Еда?

– Рыба.

– Рыба тоже может быть носителем ретровируса.

– Тогда найдем необитаемый остров.

– Где это?

– В заднице у нигде.

– И что дальше?

– Будем выращивать собственную еду.

– Фермер Боб.

– Без комбинезона со «слюнявчиком».

– Удобряющий землю собственным навозом.

– Самообеспечение. Это возможно, – стоял на своем Бобби.

– Так же, как ходить на медведя с рогатиной. То ли ты сваришь из него суп, то ли он сделает из тебя такое.

– Не сделает, если я научусь убивать медведей.

– Тогда прежде, чем поднять парус, тебе придется четыре года проучиться в сельскохозяйственном колледже.

Бобби сделал глубокий вдох, прочистил бронхи и выдохнул.

– Я знаю только одно: не хочу закончить свои дни, как Делакруа.

– Каждый, кто родился на этот свет, рано или поздно кончает, как Делакруа, – сказал я. – Но это не конец. Это путь. К тому, что наступит после.

Он мгновение помолчал, а потом ответил:

– Сомневаюсь, что верю в это так, как ты, Крис.

– Зато веришь, что можешь избежать конца света, выращивая картошку и брокколи на каком-то острове к востоку от Бора-Бора, где необычайно плодородная почва и замечательный прибой. Разве это более правдоподобно, чем загробная жизнь?

Он пожал плечами:

– Большинству легче поверить в брокколи, чем в бога.

– Только не мне. Я ненавижу брокколи. Бобби повернулся к бунгало и сморщился, словно еще ощущал запах разложения Делакруа.

– До чего же сволочное место, брат. При воспоминании о висящих на потолке коконах у меня побежали мурашки по спине, и я поспешил согласиться:

– Место отвратное.

– Хорошо будет гореть.

– Да, но сомневаюсь, что коконы угнездились только в этом бунгало.

Дома Мертвого Города, похожие друг на друга как близнецы, внезапно показались мне построенными не людьми, а термитами или пчелами.