Доброй ночи, любовь моя - Ингер Фриманссон Страница 38

Несколько раз, когда она еще работала секретаршей, Ивар Дальвик приходил в контору, и их представили друг другу. Он крепко сжал ее руку и дважды спросил, как ее зовут.

– Ага, Флора... А можно фрекен Цветочек раскрыть? – пошутил он. – Ведь так хочется узнать, что там внутри цветочка.

Она с трудом воспринимала подобный юмор.

Свою будущую свекровь она встретила, когда была уже невестой Свена.

С ними она так и не почувствовала себя своей. Иногда она обсуждала это со Свеном. Он ее не понимал. Считал, что она чересчур серьезно ко всему относится.

– Они думают, что я несколько простовата для их прекрасного сына, вот в чем дело.

– Нет, Флора, это вовсе не так, на самом деле им наплевать, кого я выбрал себе в жены. Это звучит странно, но тем не менее правда. Они такие, какие есть, два эгоцентричных старика, и что тебе до них? Мы живем своей жизнью, а они своей.

Слова не помогали. Флора все равно чувствовала, что пришлась старикам не по вкусу. Что она могла бы быть пошумнее, пораскованней. Как они.

Правда, она с ними не особенно много общалась. Но и в этом тоже крылась двойственность. С одной стороны, она их презирала, а с другой – хотела, чтобы они приняли ее, осознали, какая она деятельная и талантливая.

Старики души не чаяли в Жюстине, вечно присылали ей подарки, а уж когда встречались с ней, накидывались с расспросами, вот только на то, чтобы дождаться ответов, терпения у них никогда не хватало. В стариках крепко-накрепко засело: девочки, конечно, хорошенькие, глаз радуют, но ставку на них не сделаешь. О том, чтобы дать Жюстине образование, дабы потом она возглавила семейную компанию, и речи не было. Лучше они кого-нибудь со стороны возьмут. Мужчину.

А когда родителям Свена перевалило за семьдесят, они и вовсе потеряли интерес к концерну «Санди». Полностью передали бизнес сыну. Теперь это была только его головная боль – предприятие и заботы о том, чтобы оно приносило доход. А как он будет это делать, их не касалось.

* * *

Умерли они почти одновременно. Первым – свекор. Когда это случилось, старики путешествовали по Италии. Домой свекра доставили живым, но через несколько дней он скончался в палате Каролинской больницы.

Флора помнила тот день в деталях, помнила, как Свен ответил на телефонный звонок, как он окаменел. Повесив трубку, он повернулся к ней и сказал абсолютно спокойно:

– Ему недолго осталось, нужно ехать.

Мать ждала его в вестибюле, одетая в светло-голубую блузку без рукавов, оставлявшую открытыми руки с дряблой кожей. Она стояла возле дверей и курила. В палату она вошла первой, говорить она почти не могла, голос у нее сел, словно ей подрезали связки.

Флора никогда не видела, как человек умирает, хотя одно лето подрабатывала в психиатрической больнице. Женщины там были крепкие и злобные, случалось иногда, что Флора желала им смерти. Они насмехались над ней, обзывали шлюхой. Это были особые женщины, они не понимали, что несут, они были больные, мозги набекрень. Только осознание это не шибко ей помогало. Как бы она себя ни уговаривала, каждое утро, шагая к больничным корпусам, она ощущала, как ее корежит от отвращения.

Уже с порога она уловила тот особый запах, предвещающий, что жизнь человека на исходе. Она сразу поняла это. Флора не смогла бы описать запах, но он пропитывал там все.

Старик лежал на спине, весь в трубках, которые тянулись к аппаратам. Крючковатый нос торчал на опавшем лице. Он на несколько секунд приподнял веки, но их он не видел, взгляд его был устремлен в потолок. Руки двигались, будто хотели ухватиться за что-то, зацепиться за то, что удержало бы его в жизни.

Свекровь не выдержала.

– Ивар! – закричала она. – Мать твою, ты не смеешь меня оставить, я тебе запрещаю...

Тело на кровати задергалось, нижняя челюсть отвисла. Свекровь принялась тянуть за простыню, привалилась к спинке кровати, завыла.

Не слишком достойное поведение. Медсестрам пришлось вдвоем выводить ее из палаты, там они вкололи ей успокоительное. А муж ее лежал мертвый и одинокий.

– Мы приведем его в порядок, свечи зажжем, – сказала одна из медсестер. – Выйдите и немного подождите. Займитесь его женой.

Свен был заметно взволнован.

– Нет, не надо никаких свечей, мы уже... попрощались...

Ему хотелось как можно скорее уйти.

Через неделю настал черед свекрови. В те дни по стране гуляла эпидемия какой-то особо тяжелой формы гриппа. От него она и свалилась, и болезнь, помноженная на горе и шок, с легкостью одолела стариковский иммунитет.

Двойные похороны стали настоящей оргией музыки и роз. Так решили оба старика, так было написано в их завещании. Они словно знали, что умрут в одно время.

После них осталось много разной недвижимости, которую Свен немедленно распорядился продать. И квартиру на проспекте Карлавеген, и виллу на солнечном испанском побережье, и небольшой домик в горах на севере Швеции. А еще желтый дом с верандой и беседкой на одном из островов Стокгольмского архипелага.

Флора со Свеном пару раз бывали в доме на острове. И все дни, что они провели на острове, ее переполняла непонятная радость, поэтому Флора попросила Свена не продавать этот дом. Ее одолело желание сделать дом по-настоящему своим, захотелось придать ему что-то свое, очень личное. Как выяснилось, Свен был солидарен с ней в этом желании. И несколько светлых, теплых недель они обсуждали переделки в доме, строили планы, фантазировали.

Они завезли на остров целую гору стройматериалов, которые могли понадобиться. Доски, шпаклевку, скребки и краску. Один из постоянно живущих на острове мужчин обещался помочь. От Свена на стройке толку было мало.

* * *

В палате сгустились февральские сумерки. Запахло жарившейся рыбой. В коридоре что-то гремело, близилось время ужина.

– Чем же нас сегодня накормят? – проворчала Мэрта Бенгтсон. Для Флориной соседки ужин был главным событием дня. Аппетитом она обладала просто ненасытным. Было в ней что-то, напоминавшее Флоре свекровь.

Соседка сидела в своем кресле-каталке, подвязавшись салфеткой, и пыталась пальцами запихнуть в себя еду. Руки тряслись и прыгали. Ела она звучно. Чавкала, чмокала, с подбородка текло.

Одна из белобрючниц пододвинула стул к Флориной кровати и принялась ее кормить. Она торопилась, это ясно было по тому, как она пропихивала ложку между губами Флоры и стряхивала в рот картофельное пюре. Совсем еще молоденькая девчонка, а была ли она, Флора, такой же молодой? Ноздрю девушки украшало колечко, а по руке, пониже локтя, непонятным зверем ползла татуировка.

Она непрерывно что-то говорила, словно прочла в методичке, что с пациентами надо обращаться по-дружески, как с равными, что надо разговаривать с ними, а не о них.

Мэрта Бенгтсон попыталась ответить, но есть и говорить одновременно было нелегко. Пища то и дело попадала ей не в то горло, и белобрючнице приходилось подскакивать к ней и колотить ее по спине.