Алекс - Пьер Леметр Страница 39

Хотя нет. Чуть подальше она заметила стоянку такси.

Вокруг не было ни души. Но так или иначе — само по себе рискованно брать такси, подсказывал измученный мозг. Нет лучшего способа оказаться схваченной и доставленной в полицию…

Но, напоминая об этом, он так и не смог предложить более подходящее решение.

В тех случаях, когда, как сегодня с утра, предстояло сделать много дел и сложно было выбрать, с чего начать, Камиль предпочитал действовать по принципу «Самое срочное — ничего не делать». Она из составляющих его метода заключалась именно в том, чтобы откладывать дело в долгий ящик до последнего момента. Он изобрел эту методику еще в те времена, когда выступал в Школе полиции, и назвал ее техникой зависания. Конечно, по логике вещей над этим стоило всего лишь посмеяться, особенно учитывая рост и вес автора, который мог зависнуть в воздухе в буквальном смысле этого выражения, — но посмеяться никто ни разу не рискнул.

Было шесть утра. Камиль проснулся, принял душ, позавтракал и встал у окна. Душечка вспрыгнула на подоконник. Он начал гладить ее по спинке. Оба смотрели в окно.

Затем Камиль перевел взгляд на конверт с письмом оценщика, который вчера вечером наконец-то решился распечатать. Эта аукционная продажа стала последним распоряжением отца по поводу наследства. Его смерть не была мучительной, и, хотя она сильно потрясла и взволновала Камиля, а боль утраты еще долгое время давала знать о себе, все же она не обернулась для него катастрофой. Можно сказать, она произвела ограниченные разрушения. Все, что касалось отца, всегда было до ужаса предсказуемо, — и даже его смерть не явилась исключением. Если Камиль вплоть до вчерашнего вечера так и не вскрыл этот конверт, то только потому, что содержимое стало завершающей частью полотна, запечатлевшего его собственную жизнь. Скоро ему стукнет пятьдесят. Все его близкие уже мертвы: сначала умерла мать, потом жена и вот теперь отец; детей у него нет. Он никогда не мог бы вообразить, что окажется последним уцелевшим из всей семьи. Вот что его беспокоило — смерть отца как бы подводила итог семейной истории, которая, однако, еще не подошла к концу. Камиль все еще здесь — и, хотя изрядно побитый жизнью, до сих пор держится на ногах. Разве что его жизнь отныне принадлежит только ему — он ее единственный обладатель и бенефициар. Когда становишься главным героем своей собственной жизни, она уже не слишком интересна. От этой мысли ему было горько. Он страдал не только от дурацкого «комплекса выжившего», но и от осознания того, что поддавался влиянию такой, по сути, банальности.

Квартиру отца он продал. Из имущества осталось лишь десятка полтора картин Мод, которые месье Верховен счел нужным сохранить.

И ее мастерская конечно же. Но Камиль чувствовал, что не в силах туда пойти. С этого перекрестка начались для него все беды этой жизни. Мать, Ирэн… Нет, на это он не способен. Никогда ему не одолеть те четыре ступеньки, толкнуть дверь, войти… нет, никогда.

Но что до самих картин — он все же набрался мужества и решил на них взглянуть. Он позвонил старому другу матери, с которым она вместе училась в Школе изящных искусств; тот согласился на его просьбу составить список ее работ. Аукцион должен состояться 7 октября, все вопросы улажены. Открыв конверт, Камиль просмотрел присланный список, а также программу тематического вечера, посвященного творчеству Мод Верховен, — с подобающими речами и воспоминаниями коллег.

Сначала он придумывал целые теории, чтобы объяснить, почему не хочет оставить у себя ни одной из картин матери. Наиболее впечатляющей из них была такая: предоставить ее картинам разойтись по всему миру означало воздать ей честь. «Ведь даже мне самому, если я захочу взглянуть на ее картины, придется идти в музей!» — говорил он полушутливым, полусерьезным тоном. Конечно, все это ерунда. Истина в том, что он обожал свою мать сверх всякой меры, но после того, как остался один, к нему внезапно, словно в результате какого-то взрыва в подсознании, пришло понимание двойственности этой любви, в которой смешались восхищение и досада, горечь и признательность. Эта любовь, несшая на себе отпечаток враждебности, была в нем всегда, сколько он себя помнил, — но теперь, чтобы успокоиться и прожить остаток жизни в ладу с самим собой, надо от всего этого избавиться. Живопись была для матери всем — и в жертву этому идолу она принесла не только свою жизнь, но и жизнь Камиля. Не всю, нет, — но та часть, которую она пожертвовала, стала для ее сына судьбоносной. Она словно бы никогда не думала о том, что ее ребенок — не часть ее самой, а отдельная личность. Камиль не собирался избавляться от этой ноши целиком, он хотел лишь облегчить свое бремя.

Восемнадцать картин, созданных Мод Верховен за последние десять лет, будут проданы. Все восемнадцать — чистая абстрактная живопись. Перед некоторыми из них Камиль испытывал такое же чувство, как перед картинами Ротко, — казалось, что краски живут и дышат. Глядя на них, можно понять слово «живопись» буквально. Две картины уже зарезервированы, им предстоит отправиться в музеи. Они буквально вопят от боли и отчаяния — это последние картины, написанные Мод уже в финальной стадии рака, и одновременно апогей всего ее творчества. Камиль подумывал оставить у себя ее автопортрет, который она нарисовала в тридцатилетием возрасте. На нем ее лицо казалось детским и в то же время сосредоточенным, даже торжественным. Взгляд поверх голов зрителей, расслабленная поза. Искусно выверенная смесь взрослой женственности и детской наивности, которую замечаешь иногда на лицах женщин, некогда юных и жаждущих наслаждений, а ныне страдающих от алкоголизма. Ирэн очень любила эту картину. Однажды она сфотографировала ее специально для Камиля и напечатала в формате 10x13. Эта фотография до сих пор стояла у него на столе рядом с керамическим стаканчиком для карандашей, тоже подаренным Ирэн. Одна из немногих дорогих ему вещей, которую он продолжает держать на рабочем месте. Арман всегда смотрел на фотографию влюбленным взглядом — ведь это единственная картина Мод, которую он понимал, поскольку она была достаточно реалистичной. Когда-то Камиль обещал подарить ему снимок, но так этого и не сделал. И даже саму картину он решил передать на аукцион вместе с остальными. Может быть, когда все картины матери разойдутся по миру, он наконец-то успокоится и тогда наконец продаст ее мастерскую в Монфоре — последнее звено разорванной цепи, которая не связывает его уже больше ни с чем.

Сон принес с собой другие образы, гораздо более близкие к сегодняшнему дню, самым важным из которых была молодая женщина, запертая в клетке, но сумевшая освободиться. Эти образы связаны со смертью — но не уже случившейся, а лишь предстоящей. Камиль не мог сказать, откуда она придет, но у него появилась глубокая внутренняя уверенность в ее неизбежности, когда он увидел разломанную клетку, мертвых крыс, следы бегства… За всем этим словно скрывалось что-то, свидетельствующее о скором приходе смерти.

Проснувшись и подойдя к окну, он увидел, что снаружи уже вовсю кипит жизнь. Для человека, который, подобно ему, спал мало, это не имело особого значения, но вот Ирэн никогда не смогла бы здесь жить. Зато для Душечки зрелище за окном стало захватывающим ежедневным спектаклем — она часами наблюдала за небольшими парусными судами, заходящими в шлюз. Когда погода позволяла, она устраивалась на подоконнике.