Бремя молчания - Хизер Гуденкауф Страница 4

Да, Антония была не такая, как другие мамы. По воскресеньям за ужином она позволяла детям есть сладкие кукурузные хлопья, а на завтрак — пиццу. А если весь день без остановки лил дождь, Антония объявляла «день водных процедур» и с французским акцентом приглашала детей в «Салон красоты Тони». Она наполняла старую ванну на гнутых ножках теплой водой с душистой фиалковой пеной, а после купания, растерев Калли досуха огромным белым полотенцем, красила ей ногти на ногах в ярко-красный цвет, а Бену поливала волосы специальным гелем, чтобы они вставали дыбом.

Гриф тоже был не такой, как другие отцы. На завтрак он часто пил пиво, а сейчас ему в пьяном угаре вздумалось потащить семилетнюю дочь в лес, чтобы проверить свои домыслы.

Всходило солнце. Гриф решил передохнуть под ивой.

Фильда прижимается ко мне сзади и обнимает меня за талию. К сожалению, я все больше толстею. Сейчас очень жарко, но я не отодвигаюсь. За четырнадцать лет, что мы с Фильдой женаты, мы разлучались всего два раза, и оба раза я едва выдержал. Про второй раз лучше и не вспоминать… А в первый раз мы расстались через девять месяцев после нашей свадьбы, когда я улетел в Чикаго, на конференцию по экономике в Чикагском университете. Помню, как лежал в номере отеля на продавленной кровати под жестким колючим одеялом и тосковал по Фильде. Во сне она всегда небрежно кладет на меня руку, без нее я стал каким-то невесомым. Казалось, дунет ветер — и я улечу далеко-далеко. Проворочавшись всю ночь без сна, я на следующий день досрочно провел все свои семинары и вернулся домой.

Фильда тогда смеялась надо мной за то, что я так скучаю по дому, но я знаю, что в глубине души она обрадовалась. Фильда появилась в моей жизни довольно поздно. Она была совсем юная, восемнадцатилетняя, а мне тогда исполнилось сорок два года и я не думал ни о чем, кроме работы. Я преподаю экономику в частном колледже Святого Килиана в Уиллоу-Крик, в нашем колледже обучаются тысяча двести студентов. Естественно предположить, что Фильда была моей студенткой — многие заранее готовы осудить меня за это. Но студенткой Фильда Моурнинг не была. Она работала официанткой в кафе, которое содержала ее семья. Кафе называлось «Моурнинг Глори». По пути в колледж я каждое утро заходил в «Моурнинг Глори», садился за столик в углу у окна, пил кофе и читал газету. Фильда окружала меня вниманием и заботой. Она приносила мне горячий кофе, разрезанную пополам булочку с маком и масло. Сознаюсь, ее предупредительность я воспринимал как должное и считал, что она обращается одинаково со всеми завсегдатаями. И вдруг однажды ветреным утром, примерно через год после того, как я начал регулярно завтракать в «Моурнинг Глори», Фильда подошла ко мне, со звоном поставила чашку с кофе на стол и подбоченилась.

— Что мне еще сделать, чтобы вы, наконец, обратили на меня внимание? — пронзительно воскликнула она. Кофе расплескался по всему столу. От изумления у меня очки подскочили на лоб.

Не успел я и звука издать в ответ, как она ушла, но вскоре вернулась с булочкой, которую с силой швырнула в меня. Булочка угодила в грудь, потом пришлось долго отряхивать галстук от мака. После своего странного поступка Фильда снова убежала. Потом ко мне медленно подошла ее мать, очень похожая на дочь, только постарше и помягче. Миссис Моурнинг закатила глаза и глубоко вздохнула:

— Пожалуйста, объяснитесь с ней, мистер Грегори. Она уже давно сохнет по вам. Или скажите, что она заблуждается, или сделайте ей предложение. Мне надоело не спать по ночам.

Я встал и вышел на крыльцо, к Фильде. Через месяц мы поженились.

Сейчас я лежу в нашей постели, августовское солнце уже начинает припекать. Повернувшись, я в темноте целую Фильду в мягкую щеку. Потом тихо встаю и выхожу из спальни. Останавливаюсь у двери Петры. Она приоткрыта, и я слышу жужжание напольного вентилятора. Неслышно толкаю дверь. Ее девчоночья комната неизменно изумляет и умиляет меня. На полочках ее «коллекции» — аккуратно разобранные по размеру сосновые шишки, желуди, листья, перья, камешки и прочие сокровища, добытые за домом. Мы живем почти на опушке леса Уиллоу-Крик. Перед тем как лечь в постель, Петра всегда укладывает своих любимцев: кукол, плюшевых собачек и мишек. Игрушки любовно укрыты одеяльцами, сшитыми из лоскутов. В ее комнате пахнет лавандовым шампунем, молодой травой и неповторимой свежестью и невинностью. Такой аромат исходит только от маленьких девочек. Всякий раз, когда я переступаю порог ее комнаты, у меня щемит сердце. Глаза постепенно привыкают к темноте, и я вижу, что Петры в кроватке нет. Я не тревожусь: Петре частенько не спится, и она крадучись спускается в гостиную, где смотрит телевизор.

Я тоже спускаюсь вниз и сразу понимаю, что Петра не смотрит телевизор. В доме царит полная тишина, не слышно ни бубнящих голосов, ни смеха за кадром. Быстро обхожу все комнаты, включаю свет в гостиной — Петры нет. Захожу в столовую, на кухню, в ванную, в свой кабинет — Петры нет. Из кухни спускаюсь в подвал — Петры нет и там.

Взбегаю на второй этаж и трясу Фильду.

— Петры нет в постели, — задыхаясь, говорю я.

Фильда вскакивает и торопливо повторяет мой путь. Петры нигде нет. Я выбегаю черным ходом и обхожу дом — раз, и два, и три. Петры нет. Мы с Фильдой встречаемся на кухне и беспомощно смотрим друг на друга. Фильда тихо вскрикивает и звонит в полицию.

Мы быстро одеваемся, чтобы принять помощника шерифа Луиса в приличном виде. Фильда продолжает бродить по комнатам, ища Петру. Заглядывает в шкафы и в чулан под лестницей.

— Может, она пошла к Калли? — спрашивает она.

— В такую рань? — возражаю я. — С чего бы? Может, ей стало жарко, она вышла на улицу освежиться и заигралась… Сядь, у меня от тебя в глазах рябит. В доме ее нет! — добавляю я громче, чем следует. Фильда кривит губы, и я подхожу к ней. — Прости, — шепчу я, хотя от ее беготни у меня действительно рябит в глазах. — Давай лучше сварим кофе. Он сейчас придет.

— Кофе? Кофе?! — пронзительно кричит Фильда и награждает меня негодующим взглядом. — Да, давай сварим кофе, а потом сядем и будем долго гадать, куда делась наша дочь! Исчезла из собственной кровати среди ночи! А может, мне ему и завтрак приготовить? Яичницу пожарить, испечь пышки? Мартин, наша дочь пропала! Пропала! — Ее тирада заканчивается слезами. Я неловко глажу Фильду по спине. Понимаю, я не в состоянии ее утешить.

Звонок. Мы оба идем открывать. Входит помощник шерифа Луис — высокий, поджарый, очень серьезный. У него светлые волосы и голубые глаза. Луис почти вдвое моложе меня; по возрасту он ближе к Фильде. Мы ведем его в гостиную, усаживаем на диван.

— Когда вы в последний раз видели Петру? — спрашивает помощник шерифа. Я беру Фильду за руку и рассказываю все, что нам известно.

Из сна меня вырывает негромкий рокот — сначала мне кажется, что вдали грохочет гром, и я улыбаюсь, не открывая глаз. Гроза, крупные, холодные капли дождя! Надо разбудить Калли и Бена. Они оба любят бродить под дождем, который — пусть и ненадолго — заставляет забыть о засушливом, жарком лете. Еще не проснувшись до конца, я хлопаю по другой половине постели, где обычно спит Гриф. Его часть простыни прохладнее, чем моя. Сегодня четверг, он уехал на рыбалку. Гриф уехал на рыбалку с Роджером. Значит, я слышала не гром, а рокот мотора? Я перекатываюсь на половину Грифа, наслаждаюсь прохладой и пытаюсь снова уснуть, но кто-то упорно колотит в парадную дверь, вернее, даже не колотит, а барабанит так, что стены дрожат. Разозлившись, я сажусь и спускаю ноги на пол. Помилуйте, сейчас всего шесть утра! Натягиваю шорты, которые вчера вечером бросила на пол, пробегаю пальцами по взъерошенным волосам и выхожу на площадку. Дверь в комнату Бена, как всегда, плотно закрыта. Комната Бена — его крепость, я стараюсь не заходить туда без нужды. Бен допускает к себе только школьных друзей и Калли, сестренку. Мне это удивительно. Я выросла в семье с четырьмя братьями, но в их владения могла проникнуть только хитростью или силой.