В пьянящей тишине - Альберт Санчес Пиньоль Страница 4

– Не волнуйтесь за меня, – продолжал настаивать я.

– Вас привело сюда отчаяние, в этом нет сомнения, – заключил он.

Я с минуту поколебался и ответил ему:

– Кто знает.

На что он сказал:

– Разумеется, вам кто-то причинил боль, и потому вы здесь.

Он развел руками, как фокусник, демонстрирующий публике, что они пусты; это был жест игрока, который отказывается продолжать партию. Он как бы говорил мне: я сделал все, что мог.

Мы вернулись в бухту. Восемь моряков с нетерпени­ем ждали приказа вернуться на корабль. Они кожей чув­ствовали неладное и нервничали без всякой видимой причины. Сенегалец Coy ободряюще похлопал меня по плечу. У него была огромная лысина и необычайной бе­лизны борода. Он подмигнул мне и сказал:

– Не обращай внимания на этих ребят. Они на кораб­ле недавно, а раньше жили на равнинах Шотландии. Кактус Юкатана знает больше морских историй и ле­генд, чем они. Посмотри, они даже не белые люди, у них красные лица. Всем давно известно, что эта раса живет, подчиняясь суевериям таверн. Ешь с аппетитом, рабо­тай не покладая рук, смотри почаще в зеркало, чтобы не забыть свое лицо, говори вслух сам с собой, чтобы не потерять дар речи, и занимай голову простыми задача­ми. И все будет хорошо. В самом деле, что такое один год жизни в сравнении с бесконечным терпением Господа?

Потом они сели в шлюпки и взялись за весла. В их взглядах, обращенных на меня, смешалось сострадание и изумление. Они смотрели на меня, как дети, которые впервые в жизни видят страуса, или как мирные гражда­не, взирающие на повозки с ранеными солдатами. Корабль удалялся со скоростью телеги. Я смотрел на него не отрываясь, пока он не превратился в точку на гори­зонте. С его исчезновением пришло ощущение невос­полнимой потери. Я почувствовал, как некое подобие железного кольца сжимает мой череп. Было ли это зна­ком мирской печали, нетерпения, какое испытывают приговоренные к смерти, или обыкновенного страха, я так и не понял.

Еще некоторое время я постоял на берегу. Бухту, в форме четко очерченного полумесяца, справа и слева окружали камни вулканического происхождения. У них были острые грани и верхушки, тут и там виднелись ды­ры, как в зрелом сыре, они казались значительно тяже­лее и массивнее, чем были на самом деле. Песок напоми­нал золу, которая остается после курения благовоний, – он был серый и плотный. Маленькие круглые дырочки в нем указывали, где спрятались рачки. Ударяясь о кам­ни, волны бессильно выплескивались на берег; тонкая пленка белой пены отмечала границу между морем и землей. Отливы оставили в песке несколько дюжин от­полированных кусков дерева. Были среди них и корни давно умерших деревьев. Морские волны обработали древесину с тщательностью скульптора, сотворив про­изведения, поражавшие странной красотой. Небо тут и там было окрашено грустными тонами черненого се­ребра, местами даже темнее – цвета почерневших ста­рых доспехов. Солнце напоминало маленький апельсин, подвешенный среди вечных облаков, которые нехотя пропускали его лучи. В этих широтах ему не суждено было оказаться в зените. Впрочем, нарисованной мной картине не следует верить. Такой ее увидел я. Пейзаж, который видит перед собой человек, обычно является отражением мира, который скрывается в его душе.

Бывают моменты, когда человек пытается заклю­чить договор о будущем со своим прошлым. Он уединяется на скале вдали от чужих глаз в попыт­ке установить связь между сражениями прошлого и кро­мешной тьмой будущего. В этом смысле я надеялся на то, что время, удаленность от всего мира и возможность задуматься о жизни сотворят чудо. Именно это желание, и только оно, привело меня на остров.

На протяжении остатка того утра, столь далекого от реальности, я распаковывал баулы, разбирал вещи, рас­ставляя их по местам с тщательностью монаха како­го-нибудь светского ордена. В самом деле, разве моя жизнь на острове была чем-либо иным, чем опытом отшельничества? Большая часть книг уместилась на пол­ках, которые достались мне в наследство от предшест­венника, никаких сведений о котором так и не удалось получить. Затем я принялся выгружать муку, банки кон­сервов, тушенку, ампулы с обезболивающим средством, тысячи таблеток витамина С, столь необходимого для борьбы с цингой; инструменты для замеров, которые, к счастью, не повредились при перевозке, журналы для регистрации температуры, два ртутных барометра, три модулятора и аптечку с полным набором лекарств на все случаи жизни. Что касается всякого рода неожиданнос­тей, то, пожалуй, стоит упомянуть о находках из баула 22-Е, где я хранил всевозможные письма и ходатайства. По ним можно было судить об усилиях, затраченных различными общественными организациями и научны­ми центрами.

Пользуясь моим пребыванием в столь суровых усло­виях, группа ученых из Киевского университета поруча­ла мне провести опыт в области биологии. По каким-то причинам, суть которых мне не удалось уяснить, геогра­фическое положение острова создавало идеальные условия для размножения мелких грызунов. Мне предлага­лось разводить карликовых длинношерстых кроликов сибирской породы, прекрасно приспособленных к это­му климату. Если бы эксперимент удался, то корабли, заходившие на остров, могли бы пополнять запасы све­жего мяса. Для выполнения задачи я имел в своем распо­ряжении две книги с огромным количеством схем и ри­сунков, которые содержали руководство по уходу за длинношерстыми кроликами. У меня не было с собой ни клетки, ни кроликов – ни длинношерстых, ни короткошерстых. Однако я вспомнил, как усмехался кора­бельный кок всякий раз, когда мы с капитаном выража­ли свое восхищение, попробовав приготовленное им рагу, которое значилось в меню под названием «Русский кролик под киевским соусом».

Берлинское географическое общество снабдило меня пятнадцатью банками с формалином. В соответствии с прилагаемыми инструкциями мне поручалось запол­нить их «автохтонными насекомыми, представляющими большой интерес, но исключительно в том случае, ес­ли они будут принадлежать к видам Hidrometridae Halobates и Chironomidae Pontomyia, которые обитают в водоемах». С истинно немецкой аккуратностью жур­нал для заметок был защищен непромокаемым шелком. На случай если мои лингвистические познания не слиш­ком обширны, текст инструкций прилагался на восьми языках, в том числе на финском и турецком. Строгим го­тическим шрифтом меня предупреждали о том, что банки с формалином являются собственностью немецкого государства и что «частичное повреждение или полное уничтожение одной или нескольких банок» послужат причиной соответствующих административных санк­ций. Я испытал большое облегчение, когда обнаружил примечание, составленное в последний момент, которое гласило, что меня, как добровольного научного сотруд­ника, избавляют от подобной ответственности. Очень любезно с их стороны. К несчастью, ни в одном разделе инструкций не было разъяснено, как выглядят эти Hidrometridae Halobates и Chironomidae Pontomyia, а так­же являются они бабочками или жуками. Не уточнялось также, какие из них представляли интерес и почему.

Вдобавок ко всему одно торговое предприятие из Лио­на, сотрудничающее с верфью, просило меня оказать им помощь в качестве золотоискателя. К письму прилагался небольшой аппарат для поиска и анализа, а также ин­струкции к нему. В случае обнаружения золотой жилы с чистотой элемента, превышающей шестьдесят пять процентов, – и исключительно в этом случае, – мне пору­чалось сообщить об открытии «в кратчайшие сроки и конфиденциально». Само собой разумеется. Если мне удастся найти месторождение золота, я незамедлительно отправлюсь в их офис в Лионе, чтобы предприятие оформило свои права на владение им. Наконец, один ка­толический миссионер в своем письме, написанном ви­тиеватым каллиграфическим почерком, просил меня, чтобы я заполнил «с величайшей тщательностью и тер­пением святого» анкеты, на вопросы которых должны были отвечать аборигены. «Если принцы племени банту, проживающего на острове, окажутся очень робкими, не отчаивайтесь, – советовал он мне. – Учите их на своем примере и молитесь коленопреклоненно. Это наставит их на путь истинный». Вне всякого сомнения, миссионер не располагал точными сведениями о месте моей служ­бы: вряд ли мне удастся обнаружить здесь какое-нибудь государство банту, будь то королевство или республика. Когда мне осталось распаковать лишь два ящика, я неожиданно наткнулся на этот конверт, их письмо.