Последний пир - Джонатан Гримвуд Страница 4

Тут ко мне подбежал мальчишка. Он протянул руку и властно сказал:

— Отдай!

Так меня встретили в школе, где я еще никого не знал. Перед этим я прожил год под одной крышей со старухой, которая не приходилась мне ни родственницей, ни другом, ни слугой, ни хозяйкой. Позже я узнал, что ученикам выходить на дорогу между воротами и школой запрещалось; дюжина мальчишек с удивлением глазели на меня, одетого в школьную форму, и гадали, откуда я взялся и какое наказание мне грозит за побег со школьного двора.

— Дай, не то получишь! — пригрозил мне мальчишка, все еще протягивая руку.

Я молча смотрел на него.

Он принадлежал к человеческому роду, как и я, но я впервые видел мальчика так близко. Играл я всегда один — или просто сидел, если играть запрещали. Старуха не предлагала мне завести друзей, а сам я не чувствовал в том надобности. Мысль, что я должен делиться с кем-то своими каштанами, показалась мне нелепой.

— Я предупредил.

Под внимательными взорами друзей он размахнулся и ударил меня по лицу. Я качнулся, зажав руками окровавленный нос, и услышал громкий хохот.

— Хочешь каштанов?..

— «Очешь каштадов?» — передразнил меня обидчик.

— На!

Я швырнул горсть орехов прямо ему в лицо и, когда он зажмурился, с размаху ударил его кулаком в нос.

Он качнулся точь-в-точь как я, и тогда я нанес второй удар — столь сильный, что у меня на костяшках лопнула кожа. Обидчик был на несколько дюймов выше и явно старше меня, но от удара он упал на землю и съежился.

Школу Сен-Люс огораживал ржавый кованый забор; в стене главного здания была арка, которая вела во внутренний двор.

— Эй, ты кто такой?.. — К нам плелся какой-то старик. — Отвечай.

— Жан-Мари.

Какой-то другой мальчишка рассмеялся и тут же умолк под сердитым взглядом старика.

— Он еще маленький и не знает наших порядков. Дайте ему две недели передышки. Поняли?

— Да, учитель.

— Фамилия у тебя есть?

— Д’Ому, господин… Жан-Мари Шарль д’Ому.

Он нарочно меня спросил, чтобы остальные узнали мое имя — это я понял лишь много лет спустя. Доктор Морел, семидесятилетний старик, был прежним директором школы и отцом нового директора. Мне он показался древним старцем. Положив руку мне на плечо, доктор Морел повел меня сквозь арку в темный внутренний двор, на который со всех сторон выходили окна классных и жилых комнат. В противоположной стене я заметил арку поменьше.

— И ты иди, — бросил он через плечо моему обидчику. Тот неохотно поплелся за нами.

— Дюра, — сказал мальчик, протягивая руку.

Я недоуменно уставился на нее.

— Надо пожать.

— Ты же меня ударил!

— Ну и что? Так положено.

Я взял его за руку, и он кивнул.

— Эмиль Дюра. Второклассник.

Старик обернулся и с улыбкой смотрел, как мы пожимаем друг другу руки.

— Не опаздывайте, — сказал он Эмилю, — но сперва познакомь его с классом.

— Каким?

— Читать умеешь? — спросил меня старик.

— Да, господин. — Старуха научила меня остальным буквам алфавита.

— Сколько будет пятьдесят минус двадцать?

— Тридцать, господин.

Старик задумался на миг, а потом объявил:

— Будешь учиться в моем классе. Отвечает за тебя Эмиль. А в наказание…

— Господин… — хотел было возразить Эмиль.

— Думаешь, я поверю, что он ударил тебя первым?

— Пока моя вина не доказана, я не виновен. Верите вы мне или нет.

Доктор Морел вздохнул:

— Всю эту казуистику оставь дома, Дюра. Оставь ее таким людям, как твой отец. — Он обхватил лицо Эмиля ладонями и резко повернул к себе. — А теперь говори правду: это ты ударил первым?

Лицо у мальчика было узкое и настороженное, кудри темные, а ногти чистые. Это меня удивило. Я еще никогда не видел чистых ногтей.

Эмиль обдумал вопрос учителя.

— Да, господин.

Так я познакомился с Эмилем Дюра, сыном адвоката. Он учился здесь потому, что за его учебу платил отец. По выходным Эмиль уезжал домой, отчего остальные относились к нему с долей презрения и восхищения. Его отец был очень богат, а поскольку школа Сен-Люс предназначалась для детей обедневших дворян (таковых хватило на пять классов по сорок человек), это тоже делало его чужаком. Именно потому мальчишки заставили его выйти мне навстречу и ударить меня. Будь он де Дюра, жизнь Эмиля была бы куда проще. Отсутствие частицы «де» в фамилии отличало его от остальных, хотя в том возрасте я еще не мог этого понять.

В первый день ничего особенного не произошло. Я ходил всюду за Эмилем и тихо сидел за партой. Мне удалось правильно ответить на три вопроса, заданных учителем, однако другим он задавал вопросы посложней — на них я бы ответить не смог. Когда Эмиль склонил голову над книгой и стал читать про себя, я сделал то же самое, подглядев у него номер страницы. Я просмотрел ее трижды и почти ничего не понял, но когда пришел мой черед, прочел свою строку четко и громко. «Славу великих людей следует измерять способами, какими она достигнута…»

Эмиль сидел через две парты от меня, и его цитата пришлась почти на конец списка. Вскоре, однако, мы сели вместе — обоим стало ясно, что драка на школьном дворе сделала нас друзьями. Цитата Эмиля звучала так: «Прежде чем сильно чего-то желать, следует навести справки, счастлив ли нынешний обладатель желаемого».

Позже я узнал и имя автора — Ларошфуко, еще позже — кто он такой и почему его «Максимы» столь знамениты. Имя напомнило мне название сыра, которым угощал меня регент, а вскоре Эмиль привез мне из дома завернутый в бумагу гостинец — тот самый сыр. Вкус у него оказался точь-в-точь такой же: плесени, цокота лошадиных копыт по мостовой, навозных жуков и солнца.

За первые две недели в школе Сен-Люс я многое узнал от Эмиля: каких мальчишек и учителей остерегаться, кому можно доверять и что такое каникулы. Эмиль стал мне настоящим другом. Однажды какой-то мальчик — старше и сильнее меня, поскольку я был самым маленьким в школе, — попытался забрать мою рабочую тетрадь. Его тетрадь украли, а такая потеря каралась поркой. Эмиль тут же за меня вступился, и вместе мы легко прогнали обидчика.

Наша дружба длилась многие годы, и разбить эти узы могли только узы другие, куда более могущественные и беспощадные. Но это произойдет в столь отдаленном будущем, что мальчишками мы не могли о нем и помыслить: наши дни тянулись целую вечность, а память жадно проглатывала все подробности об окружающем мире.

— Надо хорошо учиться, хорошо играть в спортивные игры, хорошо драться… — Эмиль скорбно ухмыльнулся и потрогал уже желтеющий синяк, который я ему поставил. Из солидарности я дотронулся до разбитой губы, хотя болячка уже почти сошла, а отек — и подавно. Писаные правила понять и запомнить не составляло труда, к тому же они всегда были на виду, на табличке в главной рекреации. С неписаными правилами дело обстояло куда сложней. Однако (это относилось и к школе, и к миру взрослых) любые правила можно было упростить и свести к самым главным. Этим Эмиль и занимался, широко расставив ноги и убрав руки за спину, — наверняка такую позу принимал его отец, выступая в суде.