Дело о пеликанах - Джон Гришэм Страница 4

— Что еще он придумал?

— Один из его помощников дал мне знать, чтоГлавный и ФБР обеспокоены твоей безопасностью. Говорят, что ты не идешь им вэтом навстречу и что Главный сильно раздражен. Он просил меня передать тебеэто.

Через систему помощников передавалось все.Абсолютно все.

— Он должен беспокоиться. Это его работа.

— Он хочет приставить еще двух фэбээровцев ктебе в качестве телохранителей, а они намерены получить доступ в твою квартиру.Кроме этого, они собираются сопровождать тебя на службу и домой. Онинамереваются также ограничить твои переезды.

— Я уже слышал это.

— Да, мы знаем. Но помощник Главного сказал,что шеф хочет, чтобы мы повлияли на тебя и убедили сотрудничать с ФБР в ихстремлении спасти тебе жизнь.

— Я понимаю.

— Что мы и делаем.

— Благодарю. Возвращайтесь в канцелярию ипередайте помощнику Главного, что вы не только воздействовали на меня, но иустроили мне скандал и что я оценил ваши старания и поднятый шум, но все этовлетело мне в одно ухо и вылетело из другого. Скажите им, что Глен считает себявзрослым.

— Правильно, Глен. А ты не боишься?

— Ничуть.

Томас Каллаган был одним из наиболеепопулярных профессоров Тулейна в основном потому, что не начинал занятий раньшеодиннадцати утра. Как и большинство его студентов, он много пил, и первыеутренние часы были необходимы ему, чтобы отоспаться и прийти в себя. К девяти-и десятичасовым занятиям он питал отвращение. Его вызывающая манера носитьвыгоревшие джинсы и твидовые пиджаки с заплатами на локтях, пренебрегая носкамии галстуками, также способствовала популярности и придавала ему эдакийлиберально-академический шик. Ему было сорок пять, но темные волосы и очки вроговой оправе делали его тридцатипятилетним, несмотря на то что его совершенноне заботило, на сколько лет он выглядит. Брился он раз в неделю, когданачинался зуд, а в холодную погоду, что не было редкостью для Нового Орлеана,отпускал бороду. За ним числилось немало романов со студентками.

Каллаган пользовался популярностью еще ипотому, что читал конституционное право — самый скучный, но обязательный курс.Будучи блестящим и экстравагантным преподавателем, он делал его действительноинтересным. Никому другому в Тулейне не удавалось это. На самом деле за этотпредмет никто больше не хотел браться, поэтому трижды в неделю приходилосьсидеть в одиннадцать на конституционном праве у Каллагана.

Человек восемьдесят студентов расположились назадних рядах аудитории и перешептывались между собой, пока Каллаган, стоя передкафедрой, протирал свои очки. Часы показывали пять минут двенадцатого, все ещеслишком раннее время для него.

— Кто объяснит особую позицию Розенберга поделу Нэша в суде Нью-Джерси?

Все головы разом пригнулись, аудиториязамерла. Его красные глаза говорили о сильном похмелье. Когда он начинал сРозенберга, это обычно означало тяжелую лекцию. Добровольцев не нашлось.

— Нэш? — Каллаган медленно обводил аудиториювзглядом и ждал. Воцарилась мертвая тишина.

Громко щелкнувшая дверная ручка разорваланапряжение. Дверь быстро приоткрылась, и в нее элегантно проскользнулапривлекательная молодая особа в тесных полинявших джинсах и простом свитере.Проплыв вдоль стены до третьего ряда, она виртуозно протиснулась между сидящимии уселась на свое место. Парни в четвертом ряду замерли от восхищения. Сидевшиев пятом вытянули шеи, чтобы бросить взгляд. Одним из немногих удовольствий этихдвух кошмарных лет учебы в юридическом колледже была возможность видеть ее,грациозно порхающую на своих длинных ногах по залам и аудиториям в свободныхсвитерах, под которыми угадывалась невероятная фигура. Однако она была не изтех, кто выставляет себя напоказ. Она принадлежала к компании, где предпочтениеотдавалось джинсам, фланелевым рубахам и старым свитерам, которые они никогдабы не променяли на черную кожаную мини-юбку.

Она сверкнула улыбкой в сторону своего соседа,и на секунду Каллаган и его вопрос по делу Нэша были забыты. Ее темно-рыжиеволосы спадали до самых плеч. Она была той очаровательной заводилой, в которуюкаждый из парней влюблялся не меньше двух раз в высшей школе и по крайней мереодин раз в юридическом колледже.

Каллаган никак не отреагировал на еепоявление. Была бы она испуганной первокурсницей, он, возможно, не преминул быустроить ей разнос. К тому же расхожая профессорская поговорка гласила: «В судникогда не опоздаешь». Но сейчас Каллаган был не в том настроении, когдаустраивают нагоняи, да и Дарби Шоу не боялась его. В его голове мелькнулвопрос: а не знает ли кто-нибудь, что он спит с ней? Скорее всего нет. Онанастояла на сохранении их отношений в полной тайне.

— Читал ли кто-нибудь особое мнение Розенбергапо делу Нэша?

Поднятая рука могла означать получасовойдопрос «с пристрастием». Желающих не было. В заднем ряду закурили. Большинстводелали вид, что пишут. Все головы были опущены. Искать дело Нэша в справочникебыло поздно и рискованно. Любое шевеление могло привлечь внимание. Кто-товот-вот должен был стать жертвой.

Нэша не было в учебнике. Это было одно издесятка незначительных дел, о котором Каллаган вскользь упомянул с неделюназад, а теперь ему не терпелось узнать, ознакомился ли кто-нибудь с ним. Онбыл знаменит этим. Его итоговый экзамен охватывал двенадцать сотен дел, отысяче из которых в учебнике не упоминалось ни слова. Экзамен был кошмаром.Однако Каллаган вел себя как настоящий душка, который не скупится на оценки. Итолько редкий тупица заваливался у него на экзамене.

Но в настоящий момент он не казался душкой.Оглядев аудиторию, он решил, что пора избрать жертву.

— Так как насчет этого дела, Сэллинджер?Можете ли вы объяснить особое мнение Розенберга?

С четвертого ряда мгновенно последовал ответСэллинджера:

— Нет, сэр.

— Понятно. Может ли это означать, что вы нечитали особого мнения Розенберга?

— Может, сэр.

Каллаган пристально смотрел на него. Надменныйвзгляд его красных глаз становился все более угрожающим. Видел это толькоСэллинджер, поскольку все остальные не поднимали головы от конспектов.

— И почему же вы не читали?

— Потому, что я вообще стараюсь не читатьособых мнений. Особенно Розенберга.

Глупее не придумаешь. Сэллинджер был намеренотбиться, однако ему явно не хватало аргументов.