Кровная добыча - Ирина Глебова Страница 40

От Ростова им пришлось отступить, но, перейдя Дон, полк занял позиции под Батайском. На какое-то время даже показалось – начинается возрождение! Атаки отбивались, и алексеевцы переходили в наступление. Теперь никто не сказал бы о подпоручике Кандаурове, что он «не боевой офицер»: он умело располагал позиции, первый поднимался в атаку, и солдаты шли за ним беспрекословно. А пули не трогали его. Митя даже думал, что в своем первом бою, в Харькове, он получил ранение потому, что был неопытен. А храбрых и умелых пули обходят…

Да, алексеевцы держали оборону так стойко, что красные оставили их в покое. Поняли, что у Батайска фронт не прорвать, обошли и всеми силами навалились на позиции Кубанской армии у станицы Великокняжеской. Большевистская разведка, видно, неплохо работала: у кубанцев и настроение было иное, и дезертирство процветало, целыми группами они сдавались в плен, переходили к красным. Конница этого их знаменитого Буденного прорвала фронт и стала окружать Добровольческий корпус. Алексеевцы получили приказ отходить, чтоб не оказаться в кольце. И они влились в поток отступающих, который неудержимо потащил, понес, покатил их к Новороссийску. Началась февральская оттепель, и кубанский чернозем стал грязным месивом, которое неисчислимые обозы, конские копыта, солдатские сапоги превращали в болото. Донцы и кубанцы должны были повернуть на Таманский полуостров, а добровольцы следовать к Новороссийску. Но армия большевиков неожиданно форсировала Кубань и отрезала отход к Тамани. И тогда все потоки хлынули к Новороссийску.

Дмитрий шел вместе с солдатами за обозом, где, беспорядочно сваленные, лежали ружья, пулеметы, патроны. Впереди и сзади тянулись такие же обозы, пехота, верховые, грохотали телеги, люди ругались, мимо проносились конные отряды… Митя заторможенно думал: не похоже ли их отступление на бегство наполеоновских войск по Смоленской дороге? У Толстого в «Войне и мире» хорошо описано… У него не было даже горечи, только усталость, да пробивалась неясная мысль, которую он изо всех сил не хотел прояснять: «Зачем мне это?.. Оставил своих, ушел… Куда? Ведь даже не увижу их больше…»

Новороссийск был переполнен людьми. В основном, конечно, военными, но было много и штатских, явно не местных господ. В военном губернаторстве, где разместилось руководство армиями, штабс-капитан посоветовал Дмитрию:

– Устраивайтесь сами. С жильем очень трудно, к гостиницам и не подходите. Ищите частные квартиры, но уж подальше от бухты и не в центре. Здесь все забито. Рекомендую попытать счастья в Станичке или в поселке Мефодиевском. Правда, это ненадолго, пока не решится вопрос с эвакуацией в Крым. Неделя – дней десять…

На улице Мартыновской у отеля «Европа» Митя остановился. По лестнице вверх и вниз сновали офицеры. Кто-то не пускал солдат, тащивших сундук, дородный полковник, шедший сзади, стал ругаться, ему кричали: «Нету номеров, даже подселить некуда!» Вокруг гостиницы был разбит настоящий походный лагерь: сдвинутые обозы, сваленные вещи, даже натянуты палатки. В двух местах горели костры, солдаты грелись. Преодолевая охватившую его апатию, Митя стал оглядываться: у кого бы спросить дорогу на эту самую Станичку? И тут его хлопнули по плечу.

– Кандауров! А вот и ты. Куда ж нам друг от друга деваться!

Это был Виктор Уржумов – бодрый, веселый, в теплом новеньком полушубке и смушковой шапке. Митя обрадовался: в этом людском водовороте появился не просто знакомый – земляк, соратник, брат погибшего друга и сам друг. А Виктор критически оглядел его потертую шинель, белую с синим околышем алексеевскую фуражку, прищелкнул языком:

– Да, сквозь огонь и медные трубы…Только что явился? – кивнул на заплечный мешок. – Где-то уже остановился?

– Да вот ищу Станичку. Знаешь, где это?

– Еще чего! – тут же заявил Уржумов. – На Станичке хорошо будет летом, там море рядом, пляжи. А сейчас это окраина, захолустье. Пойдем со мной, я ведь тут уже две недели. Поезд наш приехал, когда сюда еще войска не хлынули, так я легко жилье нашел, здесь рядом, на Вокзальной улице. Три комнаты отхватил, две жилые и столовая. Одну тебе уступлю. Пойдем, пойдем!

Он подхватил Митю под руку, повел, продолжая говорить:

– Сейчас здесь столько народу, что все равно заберут, а если ты поселишься, глядишь, уже и не тронут, все-таки два офицера. Повезло нам – и мне, и тебе. А то навязали бы бог знает кого… Митя, мы снова вместе, я рад!

Виктор оставил себе большую комнату, смежную со столовой, товарищу отдал ту, что была поменьше. Митю это устраивало, и особенно то, что располагалась комната в тупиковом ответвлении коридора, как бы сама по себе. Уржумов унес кое-какие свои вещи, вновь зашел, стал рассказывать:

– Ну здесь и мясорубка будет, когда начнется эвакуация! Наш генерал Кутепов мужик крутой, он своих отстоит, но донцы и кубанцы тоже будут зубами грызть, лезть на корабли.

– А кораблей много? – спросил Митя.

– Мало. На рейде стоят и английские, и итальянские, но те нас везти никуда не хотят. Впрочем, я слышал, что с ними ведутся переговоры. Но ты не переживай, о нас наши начальники позаботились! Каждой Добровольческой дивизии зарезервирован отдельный корабль. – Виктор засмеялся, покрутив головой. – Ох, сколько ругани было и угроз, когда Деникин об этом объявил. Так и сказал генералу Сидорину: «Для Донской армии судов нет».

– Ты откуда знаешь?

– Да тут все знают. – Уржумов махнул рукой. – Казаки взбеленились, до стрельбы доходит. Но мы свои суда охраняем, баррикады возвели на подступах, караулы стоят, пулеметы заряжены. Да ты сам увидишь, все серьезно. Многие наши уже погрузились, я тоже свои вещи пристроил на эсминец «Беспокойный» – надежный корабль, с хорошим вооружением.

– Ты с ранеными поедешь?

– Нет, для раненых приготовлен отдельный госпитальный транспорт «Херсон». Это, знаешь, старое корыто, а больных много, всех даже взять не смогут. Загружаться будут медленно, подозреваю, что в последний момент. А это – паника, крики, слезы. Нет, мне это не годится.

Виктор говорил так откровенно и даже весело, что Дмитрий от неловкости отвел глаза. Спросил:

– Но ты же с санитарным поездом? Он тоже эвакуируется?

– Не знаю, – равнодушно пожал плечами Уржумов. – Поезд приехал, сдал в госпиталь раненых и уехал туда, где еще бои идут. Я тут остался, понимал, что сделать уже ничего нельзя, убираться нужно, да поскорей. А поезд не вернулся, может, его разбомбили.

Он встал, подошел к окну, протянул совсем другим тоном:

– Эх, не надо было тебе эту комнату отдавать!

– Почему? – Митя тоже подошел к нему. – Я не настаиваю, оставь за собой.

– А вот почему, гляди…

Он слегка приоткрыл створки окна, потянуло холодным, но уже с весенними запахами ветерком. Окно – а это был первый этаж – выходило во двор, обнесенный простенькой оградой, засаженный деревьями. «Летом, наверное, здесь хорошо, – подумал Митя, – зелено, тенисто…» И невольно вспомнил садик у их особняка, скамейку, фонарь… А еще из окна было видно крыльцо соседнего дома, указывая на него, Виктор и рассказал тогда Мите о Елене и ее брате. А через полчаса, когда они вдвоем вышли из дома, Митя первый раз увидел девушку. Она шла им навстречу – возвращалась откуда-то. Виктор встрепенулся, глаза его загорелись, голос заиграл.