Дикая весна - Монс Каллентофт Страница 40

Расскажи, говорите вы. Веди ее вперед. Но что я должна рассказать?

Я пытаюсь что-то сказать. Но язык не желает слушаться.

Хотя нет, он поворачивается. Но он говорит не те слова, которые надо сказать, не так ли?»

* * *

Врач.

Он стоит перед Малин.

Но что он говорит?

До чего же он красивый…

Зак стоит рядом с ней в больничном коридоре рядом с одноместной палатой Ханны Вигерё.

Ее врач, Петер, Петер Хамсе, что-то шепчет им, но она не может сосредоточиться на его словах.

«Ты должна, Форс. Возьми себя в руки.

Не его ли я хочу?»

Он ее возраста, на пальце нет кольца, и они взаимно обратили внимание друг на друга у стойки дежурной медсестры. Малин сразу это заметила, и теперь ей трудно сосредоточиться на том, что он говорит; вместо этого она видит ямочку у него на подбородке, мужественный нос и идеально очерченные скулы.

«Что делает со мной весна?

Нужно послушать, что он говорит».

Но вместо этого она чувствует, как ей хотелось бы затащить этого врача Петера Хамсе в первый попавшийся туалет, в первый попавшийся кабинет медсестры или душ, запереться и предоставить все естественному ходу событий.

Оторвав взгляд от Петера Хамсе, она смотрит вдаль по коридору, и ей кажется, что желтый линолеум тает, как слой покрытого мочой снега, и как в окне в дальнем конце коридора прорисовываются два детских личика.

Она закрывает глаза.

Гасит возбуждение в теле.

Прогоняет желания.

Девочки.

Чего им нужно здесь? Вы хотите забрать к себе маму, не так ли?

Затем она смотрит на Зака, а потом переводит взгляд на Петера Хамсе, который смотрит на нее с добродушным интересом, и Зак ухмыляется, а Петер Хамсе произносит:

– Пять минут. Спокойно и тихо. Позвоните, если ей станет хуже.

Затем он поворачивается и идет прочь по коридору, по пузырящемуся линолеуму, к ожидающим лицам взорванных девочек.

Какой-то прибор мигает зеленой лампочкой и издает писк с интервалом в десять секунд.

Странный бледный, но насыщенный свет, тяжелое дыхание женщины, агрессивный запах химикатов.

Малин запоминает палату Ханны Вигерё.

Шланги, подведенные к ее телу, опущенную до самого нижнего положения кровать, желтые казенные одеяла, которыми прикрыты ее пострадавшие ноги – вряд ли она когда-нибудь снова сможет ходить.

«Вы здесь, девочки?

Вы здесь, не так ли?»

Малин ощущает их присутствие, ей даже не нужно их видеть, она не боится их, надеется на их помощь.

Зак обходит вокруг кровати, становится так, чтобы заслонить собой свет, падающий на лицо Ханны Вигерё, и черты ее лица становятся отчетливее. У нее приятное лицо, теплое и доброе, – хороший человек, вся жизнь которого взорвана в клочья и который лежит теперь один в больничной палате, с повязкой на голове, в то время как тело, наверное, более всего хочет умереть.

Малин гладит ее по щеке, называет свое имя, объясняет, кто они такие, рассказывает, что произошло, не называя девочек. Ханна Вигерё открывает глаза и смотрит прямо перед собой полным ужаса взглядом.

* * *

Не бойся, мама!

Она добрая.

Не бойся того, что случилось.

Скоро ты будешь здесь, с нами.

Представь себе, что это мы гладим тебя по щеке.

Представь себе, что ты ощущаешь тепло наших ладоней.

Постарайся рассказать.

* * *

«Что вы говорите?

Кто это там? Что вы мне только что говорили? Я знаю, что случилось с моими девочками, почему вы здесь, и я пытаюсь вам что-то сказать – я как будто бы знаю, что хочу выговорить, но не могу связать слова и мысли воедино.

Теплая рука, прикоснувшаяся к моей щеке, – это приятно.

Продолжай, пожалуйста, кто бы ты ни был. Или это несколько рук… Да, это ваши руки, мои девочки, – возможно, вы где-то есть, и не только в моих снах.

Что я видела?

Я видела девочек и свет.

Но у меня не получается это сказать.

Знаю ли я что-то важное? Угрожал ли кто-то мне, нам?

Я видела, как девочки подбежали к банкомату, а затем я увидела свет – такой резкий, какого никогда в жизни не видела. Сейчас я вижу незнакомое лицо, это лицо молодой женщины, не девочки, и она смотрит на меня тепло и дружелюбно. Волосы у нее подстрижены под пажа, ее губы шевелятся, и мне хотелось бы услышать, что она говорит, но я ничего не слышу, и я чувствую, как шевелятся мои губы, но я не знаю, что я говорю, какие безотчетные мысли опережают мои слова.

Не получается.

Не складывается.

Я хочу к вам, мои девочки, к вашему папе.

Но я не знаю, как это сделать.

Скажите мне, что надо сделать, чтобы умереть?»

* * *

Ханна Вигерё смотрит не отрываясь, мигает, снова смотрит – в ее взгляде нет покоя, только страх, почти паника, и о чем бы ни спрашивала Малин, ответ один и тот же:

– Деньги, деньги девочек…

– Вы собирались снять в банкомате деньги?

Они запросили сведения в банке. Денег у семьи было немного, но у девочек имелись собственные накопительные счета, и на каждом лежало по нескольку тысяч.

– Вы собирались снять деньги девочек?

– Деньги, деньги девочек… – снова шепчет она.

Зак смотрит на Малин. Качает головой, словно хочет сказать взглядом: надо прекращать, она бредит, переживает момент самого большого ужаса, и мы не должны держать ее там, мы заканчиваем. Малин умолкает, снова гладит ее по щеке, видит, как Ханна Вигерё закрывает глаза и начинает дышать спокойнее, когда слова перестают рваться из нее.

«Девочки», – думает Малин, потом еще несколько раз гладит по щеке Ханну Вигерё, прежде чем подняться.

Они выходят из палаты. В коридоре Малин делает глубокий вдох. Здесь воздух другой, чище и свежей.

«Там, в палате, пахло смертью», – думает она.

– Ты тоже почувствовал? – спрашивает она Зака.

Он кивает.

Зак отошел в туалет, она стоит одна с Петером Хамсе возле лифтов, которые ведут вниз, в просторный больничный холл.

«Он красив до абсурдности», – думает Малин и слышит свой голос, рассказывающий о беседе с Ханной Вигерё – что та напугана и сбита с толку, не сказала ничего путного, а, похоже, застряла в своих невыносимых воспоминаниях о том, что было за секунду до трагедии.