Амнезия - Сэм Тэйлор Страница 42

— Я родился не в тот век. Еще сто лет назад ученые были вольны следовать своим инстинктам, желаниям и предчувствиям. Тогда они были частными сыщиками вроде Шерлока Холмса, сейчас превратились в тупых копов. Вам интересно, в чем заключается моя работа? Хотите узнать, что я делал, когда вы вошли? Только запру дверь, чтобы нам никто не мешал. Я отрубал цыплятам головы, вот чем я занимался! Взгляните, вот корзина. Каждый день я беру десяток-другой новорожденных цыплят и кладу в клетку бусину — вкусную, невкусную, иногда сухую, иногда влажную. Бог мой, если бы вы знали, до чего мне все это опостылело, Джеймс! Даже слушать об этом невыносимо скучно. Я вижу это по вашему лицу. Да вы не спите ли, Джеймс? Не смущайтесь, я вас не виню. Даже мне все это кажется утомительным, а ведь это моя работа! Значит, я даю им бусину и записываю их реакцию: станут клевать или нет? Затем отрезаю цыплятам головы, удаляю мозг, разрезаю и замораживаю. Годы исследований, весь мой природный дар — и вот награда! Вы спросите, чего же мы добиваемся, верно, Джеймс? Возможно, лет через пять нам удастся продвинуться хотя бы на дюйм в наших исследованиях мозга. Цыплячьего мозга! Плевать я хотел на цыплячьи мозги! Человеческая память — вот что меня волнует! Разве цыплята способны помнить? Разве им бывает грустно? Неужели вы думаете, что, закрывая свои крошечные глупые глазки, они переносятся в прошлое, в райские времена, когда шлепали за мамашей по грязному двору фермы? Разве способны они осознать красоту и печаль утраченного прошлого? Думаете, способны? Черта с два, Джеймс! Они всего лишь тупоголовые птицы! Кроме того… а вы и вправду засыпаете на ходу, Джеймс. Веки дрожат. Не смущайтесь, это естественно после того, что вы пережили. Прилягте на кушетку. Не слишком жестко? Устраивайтесь поудобнее. Одежда? Не волнуйтесь. Я сам ее разыщу, прямо сейчас и отправлюсь. Да-да, запястья и лодыжки тоже. Никакие меры предосторожности не будут лишними. Так вот, как я уже говорил, беда в том, что в наш век совершенно невозможны эксперименты на людях, за исключением, пожалуй, парочки просвещенных диктатур. Я не шучу! Слишком долго я ждал кого-нибудь вроде вас, Джеймс. Наконец-таки я могу пойти по следам Уильяма Бичер-Сковилля. Хотите сказать, никогда о таком не слыхали? Этот человек стал легендой. Он ставил эксперименты на живых людях, Джеймс. Не так уж давно. В тысяча девятьсот пятьдесят третьем, можете в это поверить? В год, когда я родился, доктор сделал операцию двадцатисемилетнему эпилептику по имени Генри. Он просверлил две дырки в черепе над бровями больного, да, кстати, я упоминал, что все это время Генри был в сознании? В мозге нет нервов, Джеймс, всего и нужно-то вколоть немного лидокаина — вот так, вуаля — в кожу черепа, и вы ничего не почувствуете. Итак… Доктор просверлил в черепе Генри две дырки, при помощи лопаточки вскрыл черепную коробку и узрел человеческий мозг во всей его хрупкой красоте. Джеймс, это незабываемое зрелище, уж вы мне поверьте! Жаль, что вы не сможете увидеть эту красоту собственными глазами. Однако доктор питал особый интерес к некоей определенной части мозга. Ему уже случалось удалять гиппокамп у эпилептиков, и после операции они забывали о припадках. Удивительно, не правда ли? Однако раньше все его пациенты были психотическими эпилептиками, посему трудно с уверенностью утверждать, что его смелые операции не имели побочных эффектов. Доктор заручился согласием Генри и его родителей, так что никакого обмана. Прошу вас, Джеймс, постарайтесь не спать, все это для вашей же пользы… так вот он вставил в мозг Генри тонкую серебряную соломинку и при помощи специального устройства высосал его гиппокамп… ну и не только гиппокамп — в те времена нейрохирурги были не слишком аккуратны. Впрочем, это не важно. Вы понимаете, что случилось, Джеймс? Эпилепсия Генри прошла, и во многом он остался тем же молодым человеком, каким был до операции. За исключением одного: он все забыл. Нет, Генри помнил детство и годы до операции, но два года перед ней совершенно выпали из памяти. Кроме того, после операции он утратил способность помнить то, что происходило с ним потом. Генри до сих пор жив, сейчас он уже старик — должен сказать, знаменитый старик, по крайней мере в научных кругах. Мы называем его ГМ. Видите ли, мы, ученые, любим инициалы. Для Генри Трумэн — до сих пор президент. Мать Генри умерла в шестидесятых, но до сих пор, когда он слышит о ее смерти, Генри плачет, как в первый раз, а его скорбь все так же свежа и глубока. Можете себе представить подобное, Джеймс? Мало того, Генри знает о своем состоянии. Он говорит, это все равно что каждый раз просыпаться новым человеком. Ах, Джеймс, вы не представляете, как я рад, что вы позволили мне исследовать тайны вашего мозга! Сейчас выпью немного воды, и приступим. Вот так-то лучше. Не бойтесь дрели, Джеймс! Она только выглядит такой огромной и грозной, на самом деле вы ничего не почувствуете…

Внезапно доктор Ланарк замолчал, застыл, словно парализованный. Рот полуоткрыт, дрель замерла в руках. Рядом с ним появился… второй доктор Ланарк. Джеймс моргнул — ничего не изменилось, перед ним была копия безумного доктора.

Они стояли рядом: один неподвижный, другой живой. Второй доктор Ланарк во всем походил на первого, но говорил и двигался иначе.

— Прошу простить меня, мистер Пэдью. Вам пришлось поволноваться, но поверьте, ситуация оставалась под контролем. Я наблюдал за ним все время. Наверное, я должен был вмешаться раньше, но эти последние минуты, когда он начал молоть вздор, позволили мне многое понять.

Джеймса развязали, и он сел на кушетке. Его все еще мутило, перед глазами плыло, но конечности уже обрели чувствительность. Приглядевшись, он заметил электроды, прикрепленные к голове первого доктора Ланарка, а за ним — компьютер и принтер. Принтер выплевывал листы бумаги, покрытые диаграммами. Второй доктор Ланарк внимательно рассматривал их.

— Невероятно, — бормотал он. — Беспрецедентно! Компьютерщикам придется с этим повозиться. Прошу вас, идемте со мной, мистер Пэдью. Сегодня вечером вам и вправду досталось.

Джеймс кивнул.

— Вас можно понять, — продолжал доктор. — После такого не грех и выпить. Как насчет бокала коньяка?

Джеймс последовал за ним из лаборатории, где кудахтали перепуганные цыплята, в тихую уютную комнатку с большим камином и двумя кожаными креслами.

— Прошу в мой кабинет, — с гордостью сказал доктор. — Располагайтесь, мистер Пэдью.

— Э… а как насчет моей одежды?

— Не волнуйтесь. Я уже послал за ней охранника. А пока давайте поболтаем, не возражаете?

Джеймс кивнул, принимая от доктора большой бокал арманьяка. Он подозрительно принюхался, но коньяк пах превосходно. Доктор уселся в кресло напротив Джеймса и медленно потянул янтарную жидкость.

— Вот это другое дело! Сигару?

Джеймс покачал головой.

— Не возражаете, если я…

Джеймс снова покачал головой.

— Я потрясен тем, что вы рассказали моему коллеге, мистер Пэдью! Нет-нет, не бойтесь, я не собираюсь вас усыплять, вскрывать вам череп и высасывать мозг. Нейрохирурги иногда бывают такими бесчувственными! Я же, напротив, опираюсь в своих исследованиях на психологию и философию. Чтобы заниматься изучением мозга, мало остроты ума и образования. Ученому нужны сочувствие, воображение, человечность — качества, которые, как вы имели возможность убедиться, присущи далеко не всем моим коллегам.