«Ревность» и другие истории - Ю Несбе Страница 43

Одд Риммен развернулся и ушел. Снял петличку с микрофоном и передатчиком и протянул сотруднику техслужбы, непонимающе смотревшему, как Одд уходит. Он спустился по лестнице в гардероб, где ранее он, Эстер Эббот и пиарщик издательства прошлись по некоторым вопросам. Теперь комната опустела — только сверху доносился голос Эстер, бессловесный гулкий гром, проникавший сквозь потолок. Он схватил куртку, которую сам повесил на стул, взял из блюда с фруктами яблоко и пошел к служебному выходу. Толкнул дверь и вдохнул в узком переулке лондонский воздух, пахнувший выхлопными газами, обгоревшим металлом и едой из вентиляционных окон ресторанов. Более свежего, наполненного свободой воздуха Одд Риммен не вдыхал.

Одду Риммену некуда было идти.

Одд Риммен мог пойти куда угодно.

* * *

Можно сказать, началось все с того, что Одд Риммен ушел из Театра Чарльза Диккенса всего за несколько секунд до того, как встать — или, если точнее, сесть — на сцене и поговорить о своей последней опубликованной книге «Возвышенность».

Или можно сказать, началось все с того, что об этом написала «Гардиан», назвав этот поступок предательством по отношению к заплатившим зрителям, организатору — Литературному фестивалю в Кэмдене — и Эстер Эббот, молодой журналистке, готовившей интервью и говорившей, что она его очень ждет. Или можно сказать, все началось с того, что «Нью-Йоркер» связался с издательством Риммена, чтобы договориться об интервью. Когда сотрудник издательства сообщил, что Одд Риммен, к сожалению, интервью больше не дает, из «Нью-Йоркера» попросили его номер телефона — вдруг его удастся уговорить, — а в ответ услышали, что телефона у него больше нет. Да, издательство на самом деле даже не знало, где Риммен находится, никто не получал от него вестей с тех пор, как он в тот вечер ушел из Театра Чарльза Диккенса.

Правдой это было лишь отчасти, но «Нью-Йоркер» написал статью об Одде Риммене без его участия: другие писатели, литературные критики и деятели культуры высказали свое отношение к писателю вообще и к роману «Возвышенность» в частности.

Там, где Одд Риммен находился — в родительском доме во Франции, — ему оставалось лишь поражаться тому, что, как вдруг оказалось, все эти известные личности не только читали его, но и утверждали, будто знают лично. Возможно, нечего удивляться, что они соврали о знакомстве с его литературным творчеством, чтобы засветиться в престижном «Нью-Йоркере», — за пару дней они, естественно, успели пролистать пару книг, чтобы почувствовать стиль, или просмотреть краткие обзоры на разных сайтах, предназначенных для студентов. Но они высказывались о его «загадочной личности и необыкновенной харизме», что оказалось еще более удивительно: насколько он сам помнил, с этими людьми он встречался по работе — на фестивалях, книжных ярмарках, церемониях награждения премиями — и обменивался вежливыми фразами — и это в сфере, где вежливость граничит с паранойей. (Согласно теории Одда Риммена, писатели страшно боятся задеть других писателей, поскольку лучше других знают: восприимчивый ум, вооруженный пером, — это как ребенок с пистолетом-пулеметом «узи».)

Но, дав самому себе обет хранить аскезу, чистоту и держаться подальше от всего, что могло бы показаться (поправка: что могло быть) продажностью, интеллектуальным жульничеством или самовосхвалением, Одд Риммен перекрыл себе доступ к тому, чтобы исправить впечатление о себе самом как о некоем культовом литературном герое, которое могло сложиться о нем у читателя «Нью-Йоркера».

Независимо от того, как все это началось, так дело и шло. Это и рассказывала его редактор, когда он звонил с телефона-автомата в деревенском магазинчике.

— Что-то произошло, Одд. И не прекращается, лишь наращивает обороты.

Софи Холл имела в виду не только продажи, но и количество запросов на интервью, приглашений на фестивали, настоятельных просьб приехать в преддверии выхода «Возвышенности», поступающих от иностранных издательств.

— Безумие какое-то, — говорила она. — После той статьи в «Нью-Йоркере»…

— Чушь, — отвечал он. — Журнальная статья мир не изменит.

— Ты в изоляции, ты не в курсе всего, что происходит. О тебе все говорят, Одд. Все.

— Да? А что говорят?

— Что ты… — она хихикнула, — что ты слегка сумасшедший.

— Сумасшедший? В хорошем смысле?

— В очень хорошем смысле.

Он прекрасно знал, что она имела в виду, они об этом говорили. Что нас очаровывают те писатели, которые описывают узнаваемый мир, но в то же время увиденный сквозь очки, лишь слегка отличающиеся от наших. Ну то есть ваших, думал Одд Риммен, поскольку, по словам его редактора, сам он подтянулся в лигу имеющих альтернативный взгляд, эксцентриков-интеллектуалов. Но принадлежал ли он ей? Всегда ли так было? Или же он обманщик, самый обычный карьерист, который для большего эффекта разыграл из себя чудака? Теперь, слушая рассказ редактора об интересе к Одду Риммену, он уловил в ее голосе особый трепет, как будто даже на нее — а ведь она внимательно за ним следила, если можно так выразиться, за каждым его предложением, — повлияла внезапная смена настроений, вызванная одним-единственным событием: поддавшись порыву, он ушел с интервью перед самым выходом на сцену. Она рассказала, что перечитала «Возвышенность» и ее поразило, какая же книга, над которой они вместе работали, в самом деле хорошая. Хотя Одд Риммен подозревал, что она прочитала книгу в новом свете — а именно в свете всеобщих похвал, — говорить он ничего не стал.

— Что случилось, Софи? — спросил он, когда она перевела дух.

— К нам обратилась компания «Уорнер бразерс», — сказала она. — Хочет купить права на экранизацию «Возвышенности».

— Серьезно?

— Режиссером хотят пригласить Терренса Малика или Пола Томаса Андерсона.

— Хотят?

— Спрашивают, согласимся ли мы на кого-то из них.

«Соглашусь ли я на Терренса Малика?» — подумал Одд Риммен.

«Тонкая красная линия». «Магнолия». Два высококлассных режиссера, которым удалось почти невозможное — сделать так, чтобы широкая аудитория посмотрела артхаус.

— Что скажешь? — взвизгнула Софи, как четырнадцатилетняя девчонка, будто сама не могла поверить в то, что ему говорит.

— Я на них согласился бы, — сказал он.

— Отлично, я позвоню в «Уорнер бразерс» и… — Она замолчала.

Условное наклонение. Согласился бы. Как она однажды указала ему, на самом деле это упрощение языковой конструкции «был бы согласен», одобренное корректором. Но условное наклонение — то, что случилось бы, если бы выполнились определенные условия. Теперь она задается вопросом, какими могли быть эти условия. И он ей рассказал.

— Если бы я хотел продать права на экранизацию.

— Ты… ты не хочешь?

Визг пропал, и теперь, судя по голосу, она точно не верит тому, что сама говорит.

— Мне «Возвышенность» нравится такой, какая она есть, — сказал он. — В виде книги. Ты же сама сказала: книга, как в последнее время оказалось, и в самом деле хорошая.