Похищенная - Чеви Стивенс Страница 43

После того как тарелки у всех опустели, в разговоре наступила пауза, потому что теперь всеобщее внимание было приковано к моей по-прежнему полной тарелке. Потом Уэйн сказал:

— Сейчас Энни уже намного лучше.

Мы все дружно уставились на него, а я подумала: «Лучше? По сравнению с чем?»

— Лорейн, — сказал Люк, — это было просто поразительно, и вы правы: наше спагетти в ресторане даже сравнивать с этим нельзя.

Мама похлопала его по руке и ответила:

— А ведь я вам говорила, верно? Если вы будете таким же милым, я покажу вам еще несколько своих фокусов.

И снова гортанный смех.

— Буду польщен, если вы поделитесь со мной рецептом, но сейчас мне хотелось бы на несколько минут остаться с Энни наедине, если это не вызывает возражений.

Он повернулся ко мне, но от мысли остаться с Люком вдвоем кровь в моих жилах застыла, как, видимо, и мои губы, которые, похоже, были не в состоянии произнести нужные слова.

Нет, ничего подобного, вызывает возражения, еще как вызывает!

Я была не единственной, кого это предложение застало врасплох. Мама с Уэйном дружно, как по команде, подняли головы, словно марионетки, управляемые одной ниткой. Мамина рука в этот момент лежала на руке Люка, и она резко отдернула ее, словно обожглась.

— Думаю, тогда я начну убирать в кухне.

Когда никто не стал ее отговаривать, она отодвинула свой стул — да так быстро, что поцарапала линолеум, — и схватила со стола пару тарелок. Уэйн поднялся, чтобы помочь ей. Они вышли из комнаты, и я услышала, как он рассуждает насчет того, что нужно дать детям возможность побыть одним, а они с мамой пока выйдут на улицу покурить. Тон ее приглушенного ответа был не слишком радостным, но вскоре я услышала звук хлопнувшей кухонной двери и их шаги на задней веранде. Потом мама заглянула через раздвижную стеклянную дверь, отделявшую обеденную зону от веранды, но пока я перевела туда взгляд, она уже скрылась из виду.

Я продолжала наматывать спагетти на вилку. Потом Люк под столом случайно толкнул меня ногой и прокашлялся. От неожиданности я уронила вилку, и та шлепнулась на тарелку, обрызгав томатным соусом, словно фонтаном крови, и меня, и — что самое неприятное — его белую футболку.

Я подскочила, чтобы принести бумажное полотенце, но Люк схватил меня за руки.

— Это всего лишь соус для спагетти.

Я посмотрела вниз, на его ладони, державшие мои руки, и попыталась вырваться. Он мгновенно отпустил меня.

— Черт! Прости, Энни.

Я терла ладонями руки.

— Я теперь вообще не могу к тебе прикасаться?

Мои глаза беспомощно мигали, пытаясь удержать слезы, но одна все-таки прорвалась, когда я увидела ответный блеск его глаз. Я тяжело опустилась на стул.

— Я просто не могу. Пока не могу…

Его глаза молили объяснить ему все, поделиться с ним моими чувствами, как я всегда делала раньше. Но я не могла.

— Я просто хотел помочь тебе преодолеть это, Энни. Я чувствую себя каким-то совершенно бесполезным. Может быть, я все-таки могу что-то для тебя сделать?

— Нет!

Этот возглас вырвался у меня сам собой и прозвучал так зло и вульгарно, что лицо Люка дернулось, будто я его ударила. Он ничего не мог тут поделать, как, впрочем, и никто другой. Именно понимание этого заставило меня ненавидеть его в ту секунду, а уже в следующую — ненавидеть себя за то, что я испытываю такие чувства.

Губы его сложились в печальную улыбку. Он покачал головой и сказал:

— Я сделал большую глупость, верно? Просто мне казалось, что, если мы поговорим, я смог бы понять…

Мне было больно, и я сама стремилась причинять боль.

— Ты не можешь этого понять. И никогда не смог бы.

— Конечно, ты права, вероятно, мне этого не понять. Но я хочу попробовать.

— А я просто хочу, чтобы меня оставили в покое.

Слова мои повисли между нами в воздухе, словно мухи на обломках того, что когда-то было нашими отношениями. Он кивнул и встал из-за стола. Внутри меня все кричало: «Прости меня. Я беру свои слова обратно. Я не это хотела сказать. Останься, пожалуйста!»

Но он уже открыл раздвижную стеклянную дверь. Он благодарил маму за обед, говорил, что ему нужно возвращаться в ресторан, и обещал вернуться за рецептом. Все это звучало очень вежливо. Ужасно вежливо. А я продолжала сидеть с красным от стыда лицом и раскаивалась.

Уже стоя в дверях, взявшись за ручку, он обернулся и сказал:

— Мне очень жаль, Энни…

От искренности в его голосе где-то глубоко внутри меня появилась новая боль, причем в тех местах, которые, как мне казалось, были настолько ею переполнены, что больнее уже быть не могло. Я отвернулась — отвернулась от его участия — и прошла по коридору мимо Люка, даже не взглянув ему в глаза хотя бы из элементарной вежливости. Из своей спальни я слышала, как хлопнула входная дверь и от дома отъехал его автомобиль. И без резкости и злости, в отличие от меня, а очень медленно. Печально.

Сейчас, по прошествию нескольких месяцев, он перебил меня по телефону и сказал:

— Энни, остановись, пожалуйста! Ты ни перед кем не должна извиняться, а передо мной — тем более. Я сам свалял дурака. Мне не следовало появляться таким образом. Я слишком торопил тебя. И теперь не перестаю корить себя за это. Поэтому и продолжаю звонить. Я знаю, что ты во всем обвиняешь себя.

— Я вела себя с тобой так грубо.

— Ты имела на это право, это я был бесчувственным болваном. Поэтому я и старался как-то сохранять дистанцию, но, может быть, ты до сих пор не готова разговаривать со мной? Только скажи, я не обижусь. Обещаю.

— Я хочу разговаривать с тобой. Но я не могу говорить о том, что случилось.

— Ты и не должна этого делать. Что, если я просто буду звонить тебе время от времени, а ты, если будет настроение, будешь брать трубку, и мы будем трепаться, о чем захочешь? Может, так? Я не хочу наезжать на тебя, как раньше.

— Годится. Я хочу сказать… я попробую, я хочу попробовать. Я уже устала оттого, что разговариваю только с Эммой и моим психиатром.

Его тихий смех снял возникшее напряжение.

После этого мы еще немного поболтали об Эмме и Дизеле, его черном лабрадоре. Наконец он сказал:

— Я перезвоню тебе через несколько дней, о’кей?

— Только не думай, что ты обязан это делать.

— Я и не думаю. Но и ты не думай, что обязана мне отвечать.

— Согласна.

Он позвонил на следующий день, потом еще раз в начале этой недели, док, и мы с ним вели короткие легкомысленные разговоры, в основном о ресторане и наших собаках, но я до сих пор не могу определиться, что я чувствую по этому поводу. Мне это вроде нравится, но иногда я испытываю злость по отношению к нему. Как он может по-прежнему быть добрым ко мне? Я этого не заслуживаю, этому парню нужно опомниться, встряхнуться. То, что он такой хороший, заставляет меня любить и ненавидеть его одновременно. Я даже хочу ненавидеть его. Я словно свежезашитая рана, и каждый раз, когда мы с ним разговариваем, нитки рвутся, рана приоткрывается, и мне приходится зашивать ее снова.