Серая слизь - Алексей Евдокимов Страница 43

“Что это у вас?” – показывает на свою правую скулу. “Ничего интересного. Бытовой травматизм… По пьяни”.

…К реальной степени собственной растерянности я тоже в итоге был не готов (и, кстати, стал лучше понимать расколовшихся без “обработки” и при очевидном отстутствии против них прямых улик: все-таки атмосфера ментовки – или само обстоятельство, что ты уже в ней, – и впрямь изрядно парализует волю). Зато, похоже, был к ней готов лейтнанта кунгс: в характерном для Кудинова зомбическом равнодушии, отсутствии выражения в голосе и лице сейчас – в отличие, как мне показалось, от первого допроса – прощупывалось некое насекомоядное довольство. Видимо, все происходило согласно его ожиданиям и расчетам.

Он въедливо, планомерно долбил меня на тему “Ковчега”, а я совершенно не понимал, на хрена: в свое время на все эти вопросы я прилежно ответил ментам, ведшим дело Якушева. И вдруг:

– Лично с Якушевым вы когда-нибудь общались?

– Нет, естественно.

– Вы были с ним знакомы при его жизни?

– Нет.

Пауза. Он вообще мастер изводить паузами.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Что за бред?!

– Вы сказали, что про самоубийство Якушева узнали от приятеля…

– Да.

– Как его зовут?

– Федор Дейч.

– Вы давно его знаете?

– Лет с пяти. Мы в одном дворе выросли.

– В каких вы с ним отношениях? Гос-сди, Федька-то тут при чем?..

– На данный момент – ни в каких.

– Что это значит?

– Полтора года назад он уехал из Латвии.

– И вы с тех пор его не видели?

– Нет.

– А до его отъезда какие у вас были отношения с Дейчем?

– Приятельские. Хрен тебе я буду вдаваться в подробности.

– А Дейч был знаком с Якушевым?

– По-моему, совсем мало.

– То есть вы не убеждены?

– Насколько я помню.

– А где он сейчас?

– Кто?

– Дейч.

– По-моему, в Москве. Но на сто процентов я не уверен…

Вопросы были чем дальше, тем более откровенно высосаны из пальца, и естественно было предположить, что лейтенант просто не знает, о чем еще спрашивать, но у меня складывалось стойкое впечатление, что – прекрасно знает, и несет всю эту хрень не вполне от балды, а то ли клонит к чему-то, то ли отвлекает внимание, готовя сюрпризик. А вот и сюрприз:

– Вы знали Вячеслава Доренского? Бл-ля… (Не готов, ни к чему не готов!.. Но какого черта?)

– Почти нет.

– Что значит – почти?

– Я знал, что такой существует. Но лично практически не общался. Видел три или четыре раза.

– Знали, что существует… Откуда?

– Я с Дашкой встречался. C сестрой его.

– Когда?

– Около трех лет назад.

– Долго?

– Около полугода.

– Почему перестали? Да какое тебе, тварь кривомордая, дело?

– Не сошлись характерами.

– А что вы можете сказать про ее брата?

– Ничего. Я говорю: я его почти не знал.

– А он к вам как относился?

– Представления не имею.

– Вы знаете, что с ним стало? Ну да, ну да…

– Я слышал, он погиб.

– Вы знаете, как?

– Вроде, его убили.

– А как убили? Какой, блин, любознательный…

– Не знаю.

В точности и правда не знаю. Но слухи ходили веселые…

Кудиновс медленно, изматывающе медленно перебирает листы из лежащей перед ним папки (не берусь определить: очередной ли это пошлейший прием допрашивающих инстанций или особенность личной манеры неторопливого лейтенанта). Останавливается на какой-то странице. Смотрит в нее (буквы знакомые ищет…).

– У меня есть показания Дарьи Доренской, которая утверждает, что ее брат относился к вам крайне враждебно… – Поднимает индифферентный взгляд.

А ты не пугай, сука, не пугай…

– Ей виднее.

– А Саввину Анастасию вы знали? Кого?..

– Нет. Такую не знаю.

– Вспомните.

– Нет. Точно не знаю.

– Подумайте-подумайте.

– Тут нечего думать.

– Вам было тринадцать лет… Что?! Это же Аська. Это же он про Аську спрашивает…

– Да… действительно знал… Я только не помнил, что она Саввина…

Все. Аут.

– Она в нашем доме жила, в соседнем подъезде. И в детcкий садик мы с ней в один ходили. В одну группу. Ровесники были… Правда, в школу ее записали не в семидесятую, как меня, а в восемьдесят вторую… Но мы с ней и позже… не знаю, дружили не дружили… что-то вроде… – Прикладываюсь к фляжке. И что б я без этого кэптэна делал?..

– Первая любовь? – хмыкает (грустно).

– Да не, какая там любовь… не знаю… Она на самом деле совсем некрасивая девчонка была, но… Очень сложно сформулирвать, извини. Мы с ней общались в таком возрасте, когда, ну, знаешь, пацаны только с пацанами и наоборот… А к тому моменту, когда… ну, все начинается… Аську…

– Сколько тебе лет тогда было?

– По тринадцать нам было, когда она…

– Что с ней произошло?.. Ты извини, Дэн, что я во все лезу – но это только, чтоб представлять ситуацию…

Лера – вообще человек с редкой выдержкой, но сейчас я вижу, что она действительно боится. За меня. И я – как бы сие ни соотносилось с мужским самолюбием – благодарен ей за этот страх.

– Ее изнасиловали и задушили. Кто – так и осталось неизвестным…

Смотрим друг на друга (сидя на передних сиденьях ее “пассата”, стоящего у моего подъезда). Лера отводит взгляд, невидяще хмурится на баранку, по которой барабанит пальцами. Я делаю очередной глоток темного сорокаградусного “Кэптен Моргана” из плоской стеклянной фляжки. Капли, толкаясь, соскальзывают по лобовому, по боковым: крохотные и хвостатые, как сперматозоиды, и в каждой – ДНК фонарного света.

– А что с этим… братом?

– Да черт его знает на самом деле. До меня только слухи доходили. Но по слухам, – хмыкаю (нервно), – его в толчке утопили. Буквально. На даче. В выгребной яме. Но еще раз – по слухам… Он же на что, сука, лейтенант этот, мне намекал… Типа мы знаем, что он терпеть вас не мог…

– Это правда?

– Правда.

– Что ты ему сделал?

– Ему – ничего. Ну, хахаль сестры, знаешь, как бывает… Вообще мудак он, насколько я его знал, был редкий…