Горгулья - Эндрю Дэвидсон Страница 44

Все благодарили Марианн Энгел (на тот момент я не знал, что именно она сделала). Грегор подкатил меня к сервировочным столикам и помог выбраться из коляски, и лишь тогда объяснил, что Марианн Энгел самолично устроила и оплатила весь праздник. Как всегда, она не стеснялась расходами и развернулась по полной программе. Даже вспоминая роскошные обеды, которые Марианн Энгел приносила мне прямо в палату, я едва способен был оценить теперешнее разнообразие блюд.

Индейка, ветчина, копченая утка, курица, пельмени, карри, мясо дикого кабана, дичь, мясная буханка, карп (карп? разве карпа едят?), треска, пикша, вяленая рыба, моллюски, мясная нарезка, дюжина видов колбас, яйца вкрутую, похлебка из бычьих хвостов, бульоны, луковый суп, сыров больше, чем поместится под целой коровой, бобы такие, бобы сякие, маринованный лучок, огурчики, брюква, морковь, картофель, сладкий картофель, еще более сладкий картофель, самый сладкий картофель-батат, капуста, морковь, пастернак, кабачки, тыква, рис шлифованый, рис шелушенный, рис дикий, рис культурный, закуски, паштеты, ломтики разного хлеба, бейглы, булочки, сырные лепешки, зеленый салат, «Цезарь», салат с фасолью, салат с макаронами, заливное, яблочный салат со взбитыми сливками, спагетти, феттучини, макарони, ригатони, каннеллони, тортелини, Гульельмо маркони (просто проверяю, дочитали ли вы досюда), бананы, яблоки, апельсины, ананас, клубника, голубика, ореховая смесь, пирожки с мясом, рождественский пудинг, рождественский хлеб, кокосовое печенье, ореховый пирог, конфеты, шоколадные поленца, шоколадные лягушки, «Все вкусные орешки Берти Ботт», сливочная помадка, шоколадки-мармеладки, коврижка с монеткой на счастье, кекс с цукатами, имбирные пряничные человечки, ватрушки-хлопушки, прочие зверушки, клюквенный пунш, эгг-ногг, молоко, виноградный сок, яблочный сок, апельсиновый сок, лимонады, кофе, чай, сок-томатный-такой-ароматный и бутилированная вода.

Кажется, вся больница сделала один, два, три подхода за едой, а Марианн Энгел очаровала каждого гостя своим изяществом и эксцентричностью. Вдобавок она нарядилась в костюм эльфа и была ошеломительно мила. Звучала музыка, все весело болтали и радовались празднику. Пациенты, которые ни в каких других обстоятельствах не смогли бы даже познакомиться, вели пространные беседы — должно быть, сравнивали свои заболевания. Кашель заглушался смехом и восторженными воплями детей, которые нашли подарки под искусственной елкой. Очевидно, настоящую поставить Марианн Энгел не позволили, но и пластиковая была вполне хороша. Если уж цветы губительны для здешних больных, только представьте, что сделается от хвойного дерева!

На один-единственный вечер я стал звездой всей больницы — благодаря распространяющимся слухам, что праздник устроила моя подруга. Какой-то старик улыбнулся мне так широко, что с трудом верилось в недавнюю кончину его шестидесятилетней жены. Я посочувствовал, а он лишь покачал головой и потрепал меня по плечу.

— Не трать сочувствие на меня, сынок. Я отлично пожил, скажу я тебе! Когда охаживаешь такую женщину, ни к чему и спрашивать, за что тебе столько счастья. Только и надеешься, что она не поумнеет и не передумает.

Во время праздника меня охватило чувство странного облегчения. Еще с первой нашей встречи Марианн Энгел выказывала ко мне столь необъяснимую симпатию, что я боялся — все исчезнет так же вдруг, как и началось. Отношения заканчиваются, дело обычное. Мы все наблюдали это тысячи раз — даже у пар, утверждавших, что «они не такие».

Я когда-то знал одну женщину — ей нравилось представлять себе любовь в облике лохматой собаки, что всегда несется за брошенной палкой и тащит ее назад, радостно хлопая ушами. Абсолютная преданность, безусловная верность. А я над ней смеялся, думая, что любовь не такая. Любовь — нечто хрупкое, ее нужно нежить и оберегать. Любовь легко гнется, поддается под натиском. Любовь может съежиться от двух грубых слов, ее легко отбросить неосторожным жестом. Любовь вовсе не преданная собака — скорее карликовый мышиный лемур.

Да, точно, любовь именно такая: крошечный пугливый примат с широко распахнутыми в вечном страхе глазами. Тем из вас, кто не вполне представляет, как выглядит карликовый мышиный лемур, следует вообразить уменьшенного до миниатюры актера Дона Ноттса или Стива Бушеми — в шубе. Представьте как можно более симпатичного зверька, которого сжали так сильно, что все нутро его сбилось в чрезмерно крупную голову, а глаза выпучились. Лемур кажется столь уязвимым, что невольно за него боишься — на кроху в любую минуту может наброситься хищник.

Любовь ко мне Марианн Энгел, кажется, была замещена на столь непрочном растворе, что я заранее знал: она рассыплется, едва мы выйдем за порог больницы. Разве может любовь, построенная на воображаемом прошлом, выжить в реальном будущем? Нет. Такую любовь обязательно схватят и размолотят челюсти настоящей жизни.

Этого я боялся, но Рождество показало мне, что любовь Марианн Энгел отнюдь не немощна. Она была крепкой, она была цепкой, она была огромной. Я думал, она способна заполнить лишь одну палату в ожоговом отделении, но она наполняла всю больницу. И, что еще важнее, ее любовь была не только для меня; Марианн Энгел щедро делилась этой любовью с незнакомцами — людьми, которых не считала своими приятелями из четырнадцатого века.

Всю жизнь я слушал глупые истории о любви, о том, что чем больше отдаешь, тем больше получаешь в ответ. Меня это всегда поражало, всегда казалось нарушением основополагающих математических принципов. Но теперь я видел, как Марианн Энгел щедро делится своей любовью, и во мне пробуждались самые странные чувства: полная противоположность ревности.

Меня успокаивало, что любовь — естественное состояние ее души, а вовсе не помрачение рассудка, вызванное фантазиями. Ее любовь не была лемуром — животным, названным так потому, что португальские исследователи Мадагаскара, усевшись в лагере вокруг костра, заметили огромные глаза, что сверкали и таращились на них из чащи леса. Они решили, что это были глаза духов погибших товарищей, и окрестили зверька латинским словом, означающим духов или привидений.

* * *

Когда все, до последней ножки индейки, было съедено, Марианн Энгел поблагодарила каждого официанта и раздала конверты «с небольшой прибавкой за работу в праздник». По дороге назад, в палату, она катила мою коляску и уверяла меня, что это лучшее Рождество в ее жизни. А я заметил, что это немалая похвала, учитывая, что всего их было около семисот.

Марианн Энгел помогла мне лечь и сама с довольным вздохом уселась рядом. Я высказался в том смысле, что, должно быть, праздник обошелся ей в целое состояние; она лишь отмахнулась и извлекла из-под кровати серебристый чемоданчик.

— Открывай!

Чемодан был битком набит пачками купюр: полтинников и сотенных. В дни порнографии и наркотиков я видывал пачки наличности, но чтобы столько… В голове заметались цифры, я пытался угадать хотя бы приблизительную сумму. Сосчитать было сложно — меня поразил сам факт появления этих денег — и Марианн Энгел пришла мне на помощь.

— Двести тысяч.

Двести тысяч долларов! И такие деньги целый день лежали без присмотра под моей кроватью. Любой мог их отсюда унести! Я назвал ее дурой, а она со смехом ответила, что над глупостью даже боги не властны. И добавила: в самом деле, ну кто же станет в Рождество искать чемодан с деньгами под больничной койкой?