Книга Асты - Рут Ренделл Страница 46

Но не была ли Мэри Гайд свидетельницей убийства еще и четырнадцатимесячной Эдит? Малышка исчезла. Ее искали, опросили всех жителей на Грэхэм-роуд, Квинсбридж-роуд, Ричмонд-роуд и Map-стрит. Обшарили дно озера в парке Виктория и частично канал Гранд-Юнион. Хотя никаких признаков захоронения в саду виллы «Девон» не обнаружили, перекопали землю на глубину четырех футов. На помощь пришли местные жители, и район поисков расширился до болот Хэкни.

Но все напрасно. Эдит Ропер исчезла, ее не нашли ни живой, ни мертвой.

Обещанная Францем Вард-Карпентером «другая статья», возможно, и была написана, но в пакете Кэри я ее не обнаружила. Однако мне и не хотелось изучать материалы суда над Альфредом Ропером. Издательство «Пингвин» включило его в серию «Знаменитые судебные процессы Британии» наряду с широко известными делами Криппена, Оскара Слейтера, Джорджа Лемсона, Мэделин Смит и Бака Ракстена, вероятно, потому, что оправдание Ропера — одна из ранних побед королевского адвоката Говарда де Филипписа. Книга в зеленом переплете не содержала ни одной иллюстрации, но на обложку поместили портреты преступников, о которых шла речь. И там, словно дух, вызванный медиумом, между Криппеном, в высоком тугом воротничке, и хорошенькой злодейкой Мэделин находился Альфред Ропер — мрачный, смертельно бледный, очень похожий на Авраама Линкольна.

Книгу и мемуары Артура Ропера я отложила. Вряд ли когда-нибудь прочту их. У меня есть своя работа, к тому же предстоит отвечать на письма и соболезнования.

Пол Селлвей был первым, кому я ответила. Письмо получилось коротким, и я, упомянув о дневниках, решила добавить, как теперь жалею, что моя мама не разговаривала со мной в детстве по-датски, поскольку понимаю в записях далеко не все. Потом задала риторический вопрос: он так же плохо знает датский или ему повезло больше? И кто, Хансине или мать, обучали его языку?

Это письмо имело интересные последствия.

Прошло больше недели после нашей встречи на Хэмпстед-Хит, прежде чем Гордон Вестербю, мой двоюродный племянник, дал о себе знать. Но не позвонил, а написал.

Это было красиво оформленное деловое письмо, не напечатанное, а написанное от руки каллиграфическим почерком. Гордон подписался «искренне ваш». Он сообщал, что с удовольствием прочитал дневники. Они убедили его — будто он нуждался в убеждении, — что на форзаце не хватает генеалогического древа. Как я считаю, будет эта идея благосклонно встречена (его слова) издателями дневников или нет? Не могу ли я сказать, как звали родителей Morfar? Нельзя ли узнать даты их жизни? Чья сестра тетя Фредерике, матери или отца Асты? Кто такой дядя Хольгер? Не смогу ли я отобедать с ним и Обри на Родерик-роуд пятого, шестого, седьмого, двенадцатого, четырнадцатого или пятнадцатого?

Эти вопросы он мог бы задать и Свонни. Странно, почему он не сделал этого. Свонни не интересовалась историей семьи Вестербю при жизни Mormor, но после смерти Асты, когда дневники попали к ней в руки, намеревалась разгадать тайну своего происхождения. Она отправилась в Данию, встретилась с пастором церкви, где венчались Аста и Расмус, просматривала записи в приходской книге.

Все эти моменты в дневники не попали. Mormor никогда не интересовали предки. Она даже не удосужилась написать на семейных фотографиях имена и даты. Если она и знала, как звали бабушку Расмуса или почему ее родственники разбросаны по Дании и Швеции, то забыла. В своем преклонном возрасте она забыла почти все.

В последние годы жизни Аста жила у Свонни на Виллоу-роуд. Ей было девяносто три, и она сохранила хорошую физическую форму. По-прежнему надевала очки только для чтения, отлично слышала и оставалась такой же подвижной, как и раньше. Но потеряла память.

Часто случается, что очень пожилые люди не могут рассказать о недавних событиях, но прекрасно помнят, что происходило шестьдесят или семьдесят лет назад. Однако с Астой было не так. О прошлом она тоже забывала, либо у нее в голове все перемешалось. Она путала события, соединила историю о приюте с эпизодом об отравлении грибами. В итоге получилось, что в приют ее кузина ездила одна, а вернувшись домой, обнаружила, что муж отравился ядовитыми грибами.

Торбен не раз говорил, что у Асты старческий маразм. Тогда это было не так, но после смерти Торбена Аста начала нести чушь, и почти одну только чушь. Будь она дряхлой, такая перемена воспринималась бы менее болезненно. Но Аста выглядела лет на семьдесят, могла легко пройти милю и без остановок взбиралась по лестнице на свой этаж. Она по-прежнему читала Диккенса, что-то шила и вышивала мелким стежком, а в последнее время на каждом лоскуте, который попадался ей на глаза, стала вышивать монограмму Свонни. Она отрывалась от своего занятия и спускалась вниз только для того, чтобы рассказать какой-нибудь случай из жизни, чаще всего придуманный ею, но в основе которого лежала крупица правды. Например, история о белых медведях, с которой начинается первая запись в первом дневнике, стала в ее рассказе истиной. Она говорила, как однажды в очень холодный зимний день, гуляя с матерью в Остербрёге, она видела, как белый медведь заглядывал в окно булочной.

Странно, последнюю внятную историю, рассказанную Астой, я никогда раньше не слышала. Свонни тоже была там, и, похоже, для нее это тоже оказалось новостью.

В один из моих вечерних визитов — редких с тех пор, как мы стали жить вместе с Дэниэлом Блэйном, — Аста, как обычно, полулежала на софе и читала. Видимо, что-то из прочитанного вызвало воспоминание. Но, возможно, она все выдумала.

Сначала она тихо рассмеялась. Затем подняла голову, сняла очки и сказала:

— У нас была служанка Эмили. Кроме Хансине. Так вот. Она была англичанкой. Очень глупая девочка, но добрая. Ты помнишь Бьёрна, lille Свонни?

Свонни удивилась, но ответила, что, конечно же, помнит.

— Когда мы его кормили, — продолжала Аста, — мы всегда говорили: «Spis dit brod».

— «Ешь свой хлеб», — перевела для меня Свонни, хотя моего датского вполне достаточно, чтобы понять эту фразу.

— Я как-то увидела, как эта глупая девочка кормит Бьёрна, приговаривая при этом «beastly bоу». [22]

Аста захихикала, а Свонни с сомнением улыбнулась. Я подумала, что в датском «spis dit brod» можно весьма приблизительно услышать английское «beastly boy», но только богу известно, не взяла ли Эмили образцом для подражания произношение Morfar? Аста погрузилась в воспоминания о детстве, а я поехала домой к Дэниэлу. Его там не оказалось — теперь я думаю, он встречался где-нибудь с Кэри, — а вскоре вообще бросил меня и ушел к ней.

Я говорила, что не хочу об этом вспоминать. Но это трудно сделать, если самой приходится рассказывать, а случившееся затрагивает тебя. Достаточно сказать, что Дэниэл — единственный мужчина, с которым я действительно жила вместе. Это совсем не то, что провести с кем-нибудь выходные или ночь. И Аста, пока не впала в маразм, воспринимала мои действия вполне нормально, в то время как Свонни их не одобряла. Она считала, что я «должна узаконить свои отношения с Дэниэлом», то есть выйти за него замуж. И я хотела того же. Но Кэри, задумав отбить его у меня, действовала планомерно, обдуманно, безжалостно, не выбирая средств. А когда женщина, к тому же привлекательная, поступает так, она обычно добивается своего.