Остров - Питер Бенчли Страница 46

Постоянно он думал о том, не помолиться ли ему, но чувствовал себя придурочным лицемером. Нечто подобное он испытывал в детстве: “Господи, если я сдам этот экзамен (или договорюсь о свидании с Сьюзи, или что угодно), то клянусь, что я...”. Как только кризисная ситуация проходила, молитва оказывалась забытой.

Что он будет делать, если спасется? Изменит ли он свою жизнь? Он этого не знал. Он будет ценить ее гораздо больше, это точно, каждую минуту он будет считать драгоценной – не как что-то такое, что нужно хранить и беречь, только ради нее самой, но как нечто, что нужно наполнить переживаниями и познанием. Он потерял способность удивляться; он постарается ее вернуть, и сохранить для Юстина. Но думы эти думать легко и просто. Перед ним же стояла трудная проблема: как спастись с этого дьявольского острова?

Он подумывал, не выкрасть ли радиопередатчик из хижины Hay. Если, как он читал в Законе, за передачу сигналов полагалось наказание, то это должно означать, что по этому передатчику что-то передать было можно. Но, если даже принять, что он сможет совладать с охранником – “А что я, – подумал он, чуть не рассмеявшись, – смог бы предложить ему?” – С кем связаться? Что сообщить? Можно было послать сигнал SOS всем судам, дав при этом широту и долготу (которые ему пришлось бы назвать наугад). Можно было бы попробовать связаться с Морской Службой в Майами или Нассау. Но для того, чтобы обеспечить связь через пятьсот или тысячу километров водной поверхности при переменной погоде, требуется передатчик немалой мощности с комплектом батарей.

Размышления Мейнарда всегда заканчивались слабой надеждой на то, что их, может быть, кто-нибудь ищет. Когда он ловил себя на этой мысли, он понимал, что пора дать отдых своей голове. Никто его не будет искать, потому что никого особо не заботило случившееся с ним – эта мысль его слегка огорчала, но ничуть не удивляла. Ни перед кем у него не было никаких обязательств, и ему никто ничем не был обязан. Его исчезновение приведет в ярость Хиллера, так как причинит ему массу неудобств, и возмутит пару издателей других журналов, которые ждут от него статей. Больше его некому ждать, но это его не очень-то тревожило. Его беспокоил именно тот факт, что это его не тревожит. Он решил, что – Бог свидетель – жизнь представляет собой нечто гораздо большее, чем просто стремление выжить, и посмеялся над собой из-за того, что только сейчас пришел к этому выводу.

Единственной их надеждой была Девон. Она, должно быть, уже рвет и мечет. Она, вероятно, потребовала мобилизовать полицию, позвонила в Белый Дом, и угрозами довела Хиллера до сумасшествия. Мейнард беспокоился только о том, что ее шумиха не принесет никакого результата, пока не будет слишком поздно.

* * *

В конце дня Бет купала Мейнарда в океане, кормила его, и снова вела на прогулку.

Однажды вечером они наткнулись на Hay, сидевшего в одиночестве на обрыве над бухтой, и смотревшего, как два его пинаса стремятся поймать хотя бы дуновение ветра, чтобы вернуться домой. Бет дернула цепь, чтобы побудить его продолжать путь, но Мейнард воспротивился. Услышав звон цепи. Hay обернулся.

– Просто проходили мимо, – извинилась Бет. – Сейчас уходим.

Мейнард ожидал, что, коротко кивнув. Hay опять обратит взор на море. Вместо этого он спросил:

– Как твоя писанина?

– Понемножку с каждым днем.

– Теперь ты знаешь о нас все, что можно знать.

– Едва ли. Я знаю ответы на некоторые “что” – что делать, как вы сюда попали, чем вы живете, – но не знаю ответов ни на одно “почему” – к примеру, почему вы здесь живёте, зачем делаете то, что делаете, почему вас никто до сих не обнаружил.

– Слишком много вопросов, сначала средний: мы делаем то, что делаем, чтобы жить. Жить – это оставаться живым. Почему нас никто не обнаружил? Мы принимаем все меры предосторожности. К нам никто не приезжает; приезжаем к ним мы.

Жестом Мейнард указал на два пинаса.

– И никто ни разу не вышел в море по своей воле, не попытался бежать?

– Бывало, но всегда безуспешно. Один человек следит за Другим, и в каждой лодке есть человек – один, по меньшей мере, – не раз и не два обязанный мне жизнью. Но дело не в этом. Куда им бежать?

– В неизвестное. Оно в любом случае может быть лучше, чем это.

– Нет никакого неизвестного. Они знают, что там. Их научили. У некоторых – таких, как Тюэ-Барб, – сохранились воспоминания, но время позволит нам выставить их в истинном свете.

– Да что они знают о той жизни?

– Правительства, состоящие из коварных мошенников и проклятых негодяев, из которых половина занята тем, что стремится сохранить свой кусок, а другая половина – тем, что пытается свергнуть первых, дабы иметь возможность проводить в жизнь свое собственное негодяйство. Нищета, голод, дармоеды, служащие правителям, которых они не знают. Так было всегда, и так оно и будет продолжаться.

– А что вы имеете здесь? Нищета, болезнь, тяжелая работа...

– Свобода...

– Свобода в чем? Убивать людей?

– Убивать, убивать... почему смерть тебя так заботит? Взрывается гора, и гибнут тысячи, река выходит из берегов, и гибнут тысячи; один народ идет войной против другого, и гибнут миллионы. Это считается естественным. Но административная смерть, – Hay провел пальцем по горлу, – заставляет праведников неистовствовать, в то время как на самом деле это так же естественно, как и все другое, – чистый, быстрый и безошибочный способ вырезать болячку, жизненно важная хирургия. Тот, кто игнорирует гниющую рану, надеясь, что она пройдет сама по себе, отравляет себя целиком. Отрежь, прижги и разделайся с ней.

– Я не могу с этим согласиться.

Hay громко расхохотался.

– Говорит нарыв хирургу: “Я не могу с этим согласиться”. “Это самая нечестная мера”. С чем ты можешь согласиться и с чем не можешь, меня не интересует. Как и тебя. Это будет сделано.

– Какой цели это послужит?

– Мы избавимся от тебя, от назойливости, и – главное – от смуты в сердцах.

– И от хроникера, – с надеждой заметил Мейнард. – Вам нужен человек, чтобы писать вашу историю.

– Но не такой, чье мышление отравлено насквозь, с установившимися понятиями. Если потребуется, я обучу кого-нибудь.

– Как долго, по-твоему, это все может продолжаться?

Hay пожал плечами.

– День, год, век. Кто знает? Утверждают, что это окончилось триста лет назад, но это не так.

– Но с этим будет покончено.

– Конечно. Когда будет, тогда и будет. Я простой человек, и у меня простая задача, какая была у моего отца и будет у моего сына, – поддерживать жизнь одного поколения.

– Сколько лет твоему сыну?

– У меня нет сына.

– Как же тогда... – Слова Мейнарда были прерваны рывком цепи.