Темная комната - Майнет Уолтерс Страница 46

— Я уже давно не подбираю клиентов, расхаживая по улицам, любовь моя, — снова вздохнула Саманта. — Послушай, купи мне еще рома с колой и тогда… возможно… я расскажу тебе еще кое-что.

— Я не собираюсь раскошеливаться под сомнительное «возможно», — твердо заявила Блейк. — Наш разговор неофициальный, и мне придется потратить свои собственные деньги, заработанные тяжелым трудом.

— Ну и глупо, — фыркнула Саманта. — Думаешь, потом тебе хотя бы спасибо за это скажут?

— Сколько же он заплатил тебе, чтобы ты так упорно молчала?

— Сорок. Но я молчу не за деньги, любовь моя. Из-за него самого. Он пообещал вернуться, если я только сболтну лишнее, и я ему поверила. И до сих пор верю, если тебе это интересно. Он был сумасшедшим, как тот Безумный Шляпник.

— Сорок, — эхом повторила изумленная Блейк. — Боже мой! Наверное, у него денег куры не клюют. Сколько же ты берешь за обычную встречу? Десять? — Ответа не последовало, и Блейк продолжала: — Получается, что он богат, хорошо образован, красив и молод. Так? — И снова молчание. — Ну, говори же, Саманта! Откуда он узнал, как ты выглядишь? Хотя бы это ты можешь мне сказать? Ведь тогда я могла бы передать другим девушкам, чтобы они были в будущем начеку.

Женщина подтолкнула свой стакан к Блейк.

— Нет, любовь моя, ты немного все переиначила. Я думаю, что все получилось как раз наоборот. Он-то наверняка ожидал встретить симпатичную и молоденькую, а к нему вышла старая и толстая. Насколько я понимаю, он позвонил по тому номеру, который я оставляю на карточках во многих витринах по всему району. Поэтому я точно не могу сказать, где он увидел мой телефон. Потом он связался со мной, я назначила ему встречу. Он пришел, взгромоздился на мою кровать и неожиданно взбесился. Сказал, что я стара настолько, что гожусь ему в матери, и что я не имею никакого права рекламировать себя, поскольку только обманула его надежды. Ну, а теперь закажи мне выпивки, будь паинькой!

Блейк взяла стакан и поднялась из-за стола:

— Так ты думаешь, что он постоянно пользуется услугами проституток, но звереет только тогда, когда ему попадается старая?

Большие круглые плечи приподнялись:

— Думать у меня никогда хорошо не получалось, дорогуша. Если бы я умела думать, то сейчас была бы, наверное, нейрохирургом. И еще. Мне кажется, что его отец избивает мать. «Скажешь, что тебя избил муж, и тебе поверят». Вот что он мне посоветовал.

26 июня, воскресенье.

Клиника Найтингейл, Солсбери.

7 часов вечера.

Джинкс даже не старалась сосредоточиться и думать о чем-то определенном. В ее мозгу витали какие-то обрывки воспоминаний после разговоров с доктором и младшим братом. Вас раздражают ваши братья? Да, да, ДА! Ты временами становилась такой высокомерной, будто делала одолжение, общаясь с ней. Поэтому ее так и подмывало влепить тебе пощечину… Тогда ей было всего семь лет. Маленькая девочка, хотя… в доме, где уже имеется идеальный ребенок, а все стены увешаны портретами ее такой же идеальной мамочки… Виновата ли она в том, что отец стал презирать свою вторую жену уже через несколько месяцев после свадьбы? В отношениях не должно быть никаких разочарований, Джинкс… Но ей не приходилось видеть других отношений. Она вышла замуж за Рассела из жалости, слишком поздно осознав, что это чувство — чересчур ненадежная основа для брака. Правда, не имея ни опыта, ни таланта предсказывать будущее, любая другая на ее месте, возможно, поступила бы так же. Так что вы говорили? Я не знаю, Я НЕ ЗНАЮ! Случилось что-то ужасное… Рассел мертв…

В семь вечера в палату зашел доктор Протероу:

— Ну, как у нас дела?

Она полулежала на кровати, удобно устроившись среди подушек.

— В голове полная неразбериха, — честно призналась Джинкс, снова испытывая желание выпрыгнуть из постели и спрятаться в его надежных объятиях. Господи, никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой!

Он склонился над ней, и женщина тут же ощутила приятный запах мыла, исходящий от его рук.

— Вы мне сказали, что полиция совсем вас не расстроила, когда сержант меня вызвал, но мне показалось, что вы говорите неправду. Что же на самом деле привело их к вам? О чем шел разговор?

Джинкс сосредоточила взгляд на волосках, пробивающихся у него на груди в том месте, где у рубашки отсутствовала пуговица. Шаловливые завитки забавно высовывались наружу, словно посмеиваясь над таким солидным директором престижной клиники. Адам, наверняка, уволил бы его еще давным-давно, чтобы другим неповадно было ходить на работу в таком виде. Но ведь внешний вид Адам ценил куда больше, чем содержание, и он был большим самодуром.

— Они задавали вопросы о Мег, — спокойно ответила женщина, — и я при этом ничуть не волновалась. Просто чувствовала себя уставшей.

Он подвинул кресло поближе к кровати и опустился в него.

— Ну, ладно. А теперь расскажите мне, что за неразбериха происходит у вас в голове? Только ли в голове, или вы себя физически тоже неважно чувствуете?

В ее глазах блеснули слезы:

— Происходит что-то странное с самой жизнью. Я запуталась и не знаю теперь, как выбраться из этого лабиринта.

«Какое восхитительное и соблазнительное сочетание, — подумал доктор. — Этакое переключение с уверенного состояния независимости в присутствии полицейских на слезы и ранимость, оставшись наедине с лечащим врачом». Ему очень хотелось поверить в искренность этих слез. В то утро одна из сестер, Вероника Гордон, заметила: «Эта женщина себе на уме, Алан. Мне кажется, все дело в ее исключительных глазах. Они говорят одно, а ее язык — совсем другое». — «И что же говорят ее глаза?» — «Помоги, — коротко ответила сестра. — Но только вслух она сама об этом никогда не попросит».

— А может быть, это жизнь создала из вас путаницу и неразбериху? — попробовал доктор зайти с другого конца.

— Нет, — решительно, но уж слишком печально произнесла Джинкс. — Эту фразу я всегда использовала для прикрытия, но я знаю, что это не так. Я позволяю событиям свободно протекать, вместо того чтобы управлять ими и ставить их себе на службу. Вот, к примеру, возьмем эту больницу. Я не хочу здесь находиться, но все равно остаюсь. И все потому, что если я уеду домой, отец доберется до меня и в Лондоне и заставит ехать с собой, а этого я совсем не хочу. Лучше уж жить пока здесь. — Она приподняла край простыни, чтобы промокнуть глаза. — Я только-только начинаю осознавать, насколько я пассивна.

— Почему вы так считаете? Из-за того, что отказываетесь сражаться с собственным отцом?

— И это тоже имеет значение. — Она села в кровати, обхватив длинными худыми руками колени. — А вы знаете, что единственный человек, с которым я могу подолгу беседовать на равных, это мой сосед в Ричмонде, а ему уже за восемьдесят. Я все утро пыталась припомнить, не найдется ли в моей жизни второго такого друга, и поняла, что нет.