Цвингер - Елена Костюкович Страница 46

Все страдают в дороге очень. Еле живые выходят в Италии. Кроме тех, которые нечестно едут.

— Нечестно в каком это смысле? — вяло отреагировал Виктор.

— Ну нечестно. Не понимаешь ты разве, что ль. Умеют они с нечестной силой. Договориться умеют. Вот ко мне тоже приходил договариваться, так я выгнала.

— Это как же, извините, не понимаю.

— Ну там парень молодой был, юркливый такой, глядел искоса. А когда я заснула, пришел договариваться. Только у него тогда ночью уже были клыки и рога небольшие, навалился и душит. Меня крест спас, а был крест деревянный и на проволоке, поэтому перевозчики не взяли мой крест, а золотые у женщин поотбирали. Я во сне за крест берусь, кричу: «Уходи!» Он и соскочил. И потом уж не во сне, а наяву на меня смотрел зло-зло, аж душа моя падала в печенки. Ну вот, я его прогнала. А были такие женщины, которые с ними соглашались договариваться. С нечестными. Когда я ездила в Румынию и в Польшу, перевозила товар, там у одной было такое везение, такое везение! При ни одном досмотре на ней ничего не находили никогда. А мы же знали, что у ней на каждой таможне товару с ней проходит несчитано, и между ног пакет целлофановый, в нем спирт. Спирт дорогой, так и под мышками и вокруг живота обвязывала она целлофаны, пузыри со спиртом. Всех нас тогда поостанавливали, такие таможенники там, просто лютые, поостанавливали всех, у меня мешок фасоли пятьдесят килограмм и мешок бабок тоже пятьдесят. Так на таможне на молдавской сказали, что фасоли нельзя возить, бабки можно.

— Бабки?

— Ну, по-итальянски noci.

— Это орехи грецкие?

— Ну да. А на польской все навыворот: туда бабки нельзя. Это они, понятно, денег хотели. В общем, тогда меня вернули, ну, я и поехала, на вокзале в хранении оставила, домой пошла сама ночью, пришла в семь утра, а Динар там с конатой в постели лежит. Вот какая у меня коната была…

— Это cognata?

— Жена брата мужнего. Меня картошку копать отсылал, сам с конатой в доме. В Воронежскую область на буряки, сам с конатой в доме. Мне же нечестный-то не помогал от всех неприятностей, как некоторым. А та женщина, что договаривалась, как таможенники зашли, наши все слышали, она тихо шепоточком говорила: Гриня, выйди! Вот этот-то ей Гриня-то выходил, нечистая сила то есть, и помогал с таможней договариваться. Ну, ты понял, кто Гриня-то? Ну ты понял теперь, нечестно работала, в паре работала!

…В общем, Виктор слушал дальше, с гринями или без гринь, эти женщины как-то додержались до леса в окрестностях Больцано. Там им дали денька три на поправку, а когда они смогли самостоятельно стоять и ходить, то обобранных, без вещей, выкинули из автобуса в Милане у Центрального вокзала.

— Как я приехала, только с моей деревни семьдесят шесть женщин стояло у Стационе Чентрале без работы. В первый день подошли к нам, спросили: вам негде спать? Добрые люди помогли, повели на стройку в заброшенные бараки около Ромоло. Билетов на метро не было, не на что купить, пешком шли. Это пять километров через Милан. А потом лучше еще повезло, мужчина подошел — а в возрасте мужчина, пожилой. Оказался приличным. Повел в типографию, тоже заброшенная, но пряменько у вокзала. А в бараках только доски, но мы на следующий день матрацы поподбирали на улице из мусора. Простыни нам давали в церквах. Питаться можно в каритасе, но не каждый день, они запоминают. Если в полицию забирали, это даже неплохо. Из полиции давали сухой паек, когда выпускали. И предписание, чтоб покинуть Италию в двадцать четыре часа. Предписаний этих у меня собралось двадцать девять. Но мне скоро удалось разжиться деньгами. Мне мужчины знакомые подарили. И купила себе первую работу…

Любу ввезли в начале лета. Мертвый сезон. В жару повышается старческая смертность, спрос на сиделок был вялый. Медсестры, учительницы, поварихи, бухгалтеры выстаивали на Центральном вокзале с рассвета до заката, ожидая предложений от итальянцев-нанимателей. Да их и сейчас несколько сотен там. В теплое время года моются в фонтанчиках, стригут друг друга на скамейках, выбирают друг у друга вшей.

Все это на виду у бегущих на поезда подтянутых менеджеров, шопингующих красоток, разноязыких туристов.

…Да, сказал себе Виктор, я в ту сторону обычно глаз не обращаю, проходя мимо привокзальной площади. Слышу гудение русской речи, украинской мовы, суржика. И тороплюсь выдуть этот гул из ушей, обогнуть, через минуту забыть, где прошел и что слышал… Женщины эти идут на тяжкий ручной труд в общем-то на любых условиях. Семьи на Украине кормить. А бывает, не кормить и не спасать от костлявой руки голода, а слать деньги на бетон и цемент, на керамогранит для парадного дома. Оставляют двухлетних детей. Нет еще статистики по выросшему без матерей потомству.

Надо исследовать, пару диссертаций защитить, мрачно думал уболтанный вконец Виктор.

…Ночевала Люба вместе с другими на брошенных стройках. Крысы были огромные, с кошку, в этих бараках. Попробовала подработать проституцией, но оказалось опасно — там сутенерами лихие хлопцы, румыны, молдаване, издевались по-всякому, хорошо хоть живую отпустили.

Первую работу когда купила, деньги взяли наперед. Одна женщина незнакомая подошла и говорит: едем со мной. Завезли, как ей кажется, в Пьяченцу. Привезли, сын бабы тут же по своим делам ушел, Люба подошла к окну, там пригорки только. Ни одной собаки. Слезы рекой льются: где я? Сразу в первый день с бабой оставили, а объяснений всех — тут газ зажигается, вот колонка, вот тут холодильник, а вот баба. Сколько будут платить, не говорили.

Баба и возьми, поганка такая, скоро умерла, недели через две, и они купили Любе в тот же день билет на поезд из Пьяченцы, посадили и ушли скорей. На деньги, что они дали, Люба кое-что купила из одежды и довольна была, было чем заплатить за новую работу. И ей, да, с октября сильно повезло. Купила работу на фису к деду.

— Фиса?

— Лавора фиса. Ну это когда в квартире в той же работаешь и день и ночь, казу отдельно снимать не надо, деньги не тратить. Ну вот и у бабушки у твоей Леры Григорьевны царствонебесно я же была на фисе, ты сам нанимал, итальянский хорошо вроде знаешь? Не знаешь разве этого слова?

…И когда это она успела со мной на «ты» перейти? — вяло спросил себя Виктор и тут же осознал: разговор такой закадычный, что в посконном земляковском свинстве не грешно опереть теплые пахучие откровенности на товарищеское «ты».

…Дочку привезли, та ночевала с Любой на фисе у деда. Люба по ночам могла водить любых гостей… Дед же языком не ворочал уже. Дед удобный в этом смысле. Ничего, что я тебе все говорю? Ты же вроде русский, свой. Понимаешь.

…Понимаю. Она, естественно, не учитывает, что я в момент знакомства был как раз наниматель. Интересно, что она там вытворяла в Киеве, живя вдвоем (или всколькером?) бок о бок с беспомощной Лерой…

…Ну а как стал помирать дед, дедов сын стал ходить ночевать туда. Попросила за Настю — пожалуйста. Только плохо вышло. Сын этот Любой не интересовался, а Насте девятнадцать лет. Тут уж Люба рада была, что дед быстро помер. Оттуда ушли, в брошенных домах вдвоем стали спать. Спала Люба с Настей рядом, ночью за руку держала. Иногда приходилось девочку оборонять вплоть до кулаков. Учили вместе с Настей итальянский.